Дэвид Игнатиус - Эскорт для предателя

Вопросы продолжались, хотя, судя по всему, Исфахани сам знал ответы на них. Все более очевидным становилось то, что главной целью было поймать ученого на лжи. Агент в немецких спецслужбах — кем бы он там ни был — доложил, что контакты Труди с иранским парнем в Институте имени Макса Планка ни к чему не привели. Но иранские контрразведчики желали лично убедиться в этом.

После очередной порции вопросов возникла пауза.

— Когда ты понимаешь, что ты деревенщина? — прервал паузу Исфахани.

— Извините, господин. Уверен, что не имею ни малейшего понятия.

— Ты деревенщина, если ты зажигаешь в ванной спичку, а твой дом слетает с колес.

Молодой человек удивленно посмотрел на следователя. Наконец он понял шутку и робко засмеялся.

— Если честно, ты просто жалок. Никакого чувства юмора. Это единственное в тебе, что вызывает подозрение. У нормального человека есть полноценная жизнь. К этому возрасту он женат, не ведет себя столь осторожно. А тебя я не понимаю. Чего ты так боишься? Почему не живешь как все?

Когда ближе к вечеру ученый вернулся в свою квартиру в Юсеф-Абаде, у него кружилась голова. Его охватило странное ощущение неуязвимости, как у человека, в которого стреляли в упор и промахнулись. Еще не пришло время, чтобы ему попасться. В этом плане он был фаталистом. Если бы настал его час, он запаниковал бы на допросе и признался в своих настоящих проступках. Если бы настал его час, он солгал бы в чем-то таком, что там с легкостью могли бы проверить. Если бы настал его час, эту ночь он провел бы в тюрьме.

Еще не время. Нет воли Аллаха на то, чтобы его поймали, следовательно, есть воля Аллаха на то, чтобы его не поймали. Они смотрят прямо на него, но он невидим. Если ему удалось бросить в пруд небольшой камешек, то теперь можно бросить и булыжник.

Тем же вечером Мехди Исфахани посетил человек, известный ему лишь под арабскими псевдонимами. Те немногие иранцы, что знали его, иногда называли его Аль-Садик, Друг, но намного чаще — Аль-Маджнун, Безумец. На самом деле его звали то ли Бадр, то ли Садр, то ли как-то совсем иначе, но никто не мог с точностью сказать, как именно. Мехди Исфахани был влиятельным человеком в контрразведке и мало кого боялся. Среди этих немногих был и Аль-Маджнун.

Аль-Маджнун был шиитом родом из Ливана. Он появился в Тегеране в середине восьмидесятых. Те немногие, кто утверждал, что знает о нем хоть что-то, рассказывали, что он причастен к похищению и допросам с пристрастием главы резидентуры ЦРУ в Бейруте в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году. Иран предоставил ему убежище, чтобы переждать, пока все успокоится. В Тегеране Аль-Маджнун получил постоянное тайное место жительства под эгидой разведслужбы Корпуса стражей исламской революции. Безумец мог действовать вне бюрократических систем «стражей революции» и Министерства разведки, как одинокий волк, исполнитель приговоров. Считалось, что он работал по особым поручениям как в стране, так и за ее пределами, и ему были предоставлены самые широкие полномочия. Если люди из официальных служб пытались подвергнуть сомнению правомерность его действий или хотя бы узнать какие-то подробности, обычно они раскаивались в этом желании. Говорят, в двух случаях его оппоненты были найдены мертвыми, и причины этого не разглашались даже самым высокопоставленным сотрудникам органов.

Поэтому люди из официальных структур боялись Безумца. Было понятно, что у него очень высокие покровители. Некоторые шептались насчет того, что Безумец докладывает о своих делах непосредственно Вождю и является его советником по делам разведки. Ходили слухи о том, что эти люди не раз встречались, возлежа на диванах во дворце Вождя и читая друг другу старинные арабские и персидские стихи. Впрочем, никто не знал этого в точности. В этом-то и была основная проблема. И теперь, когда ближе к вечеру Аль-Маджнун постучался в дверь кабинета Мехди, следователь заподозрил, что он сделал что-то очень неправильное.

— Аллах ятик аль-афия, — сказал Безумец на ливанском диалекте.

Он вполне хорошо выучил фарси, но часто сбивался на родной язык.

С точки зрения внешности ливанец выглядел не слишком впечатляюще. Он был худощав, немного сутулился и шаркал при ходьбе, как человек старшего, чем он, возраста. Обычно он даже в помещении носил темные очки, отчасти чтобы замаскировать свою внешность, отчасти — чтобы скрыть шрамы от пластических операций. Именно благодаря пластической хирургии Аль-Маджнун стал человеком с внешностью, которую было столь трудно запомнить. Говорят, ему сделали минимум две операции, чтобы изменить после его бегства из Бейрута лицо. Из-за этого оно будто состояло из двух частей. Выше рта это было почти европейское лицо, с мягкой линией глаз, округлым носом и выдающимися скулами, но рот и подбородок имели жесткие черты уроженца Востока. Лицо, на котором сочеталось несочетаемое, было обезображено несколькими шрамами от операций и больше походило на маску, чем на лицо реального человека.

Мехди пожелал пришедшему доброго здоровья и предложил присесть. Спросил, что заставило столь почтенного гостя посетить их захолустный форпост сил разведки.

— У меня новое задание, — сказал Аль-Маджнун, снимая очки.

Хирург небрежно поработал над его лицом, оставив шрамы на месте грубых швов, далеких от косметических.

— Что за задание, генерал? Уверен, что смогу помочь вам.

Следователь не знал, как следует обращаться к этому человеку, и решил использовать высшее воинское звание.

— Меня попросили разобраться с возможным проникновением в программу, — ответил Аль-Маджнун.

Не было необходимости уточнять, что имеется в виду ядерная программа.

— Зачем, генерал? Разве есть причины для беспокойства?

Аль-Маджнун прикусил нижнюю губу, такую же туго натянутую, как все остальное его лицо. Невозможно понять, стали ли эти губы тонкими и жесткими от ветра и солнца, или над ними тоже потрудился скальпель хирурга. Голос его был высоким и пронзительным, исходящим из горла, а не из груди.

— Информация — как пыль на ветру, брат инспектор. Мы не знаем, куда он дует. Скорее это некое ощущение. Иногда мы понимаем, что дверь открылась, хотя не видим этого, но замечаем дуновение ветерка, видим слабое колыхание занавески, слышим, как вдруг скрипнула половица. Мы чувствуем прежде, чем узнаем. Впрочем, возможно, это одно и то же.

— Но где же утечка?

Следователь принялся нервно теребить бородку большим и указательным пальцами. Он боялся, что его в чем-нибудь обвинят.

Аль-Маджнун рассмеялся. Это больше походило на густой кашель с мокротой.

— Не утечка, друг мой. Скорее отверстие, через которое она может произойти.