Имант Ластовский - У незримой границы

Харис замкнулся в себе. И причиной тому было крушение столь уже, казалось, близкой другой жизни. Чувствовалось, что он все понял и продумал. Он не отрицал всего, как Ланкутис, не давал, подобно Эдвину, обещаний стать в дальнейшем образцом поведения. И Хариса и самого Ругайса волновал вопрос: простит ли Лига? Она простила ему былую ошибку, но нельзя же отпускать грехи до бесконечности. И сколько можно ошибаться? Похоже было, что без Лиги Харис пропадет. И Ругайс решил поговорить с нею. Не уговаривать, а просто поговорить о том, что на этот раз послужило причиной падения Хариса.

Разговор этот все изменил. В день свидания Лига пришла к Харису и сказала ему то, что в тот миг было для него нужнее всего:

— Все будет хорошо, слышишь? Я буду тебя ждать. Приезжать в гости. Я все знаю. Я обязательно дождусь тебя, слышишь?

Когда начался суд, в зале были и Целмс с Ругайсом. Как ни странно, в зале суда изменилось и их отношение к Графу: он тоже отказался от позы человека, которому все позволено. Граф говорил о своем детстве, прошедшем без матери, о послевоенном голоде и бродяжничестве, от которого он не смог отвыкнуть и впоследствии. Может быть, конечно, это была всего лишь новая поза, поза страдальца, обиженного жизнью, и таким способом Граф хотел пробудить сочувствие в судьях?

Не без того, наверное. Однако была в его словах и правда…

Вряд ли найдется другая профессия, столь богатая неожиданностями, как уголовный розыск. Собственно, неожиданным является любое преступление. Иначе мы ведь его и не допустили бы. Опередили. Но предвидеть преступный замысел, зреющий в тайниках чужой души, можно далеко не всегда. А подчас и вообще обходится без замысла. Возникает непредвиденная конфликтная ситуация, человек не справляется с нею, и преступление становится ее печальным итогом. Чаще так случается с молодыми людьми, о которых в этих очерках сказано уже немало. И не только с ними.

Но неожиданными бывают не только преступления, а порой и ключи к их раскрытию. И, однако, даже самые, казалось бы, непонятные преступления не остаются нераскрытыми и безнаказанными. Молодежь не всегда понимает это. Человек, колеблющийся у незримой границы, успокаивает себя: это других ловят, а не меня, меня не поймают, не догадаются. Потом, если раскрытие не приходит сразу, он смелеет. Но ведь не зря говорят, что сколько веревочке ни виться, а кончику быть… И какие бы хитроумные ходы ни применял преступник, конец будет один.

Чтобы проиллюстрировать это, хочу рассказать здесь об одном деле; хотя оно и не связано с молодежью, являющейся, так сказать, главным героем этих очерков, но на его примере можно, мне кажется, достаточно хорошо убедиться в изначальной безнадежности пути, на который вступает преступник независимо от его возраста и всех прочих обстоятельств.

Пусть простят меня участники следственно-розыскной группы за некоторые отступления от действительности, вызванные этическими соображениями. Документальный рассказ об этих событиях можно найти в судебных архивах и в комнате-музее службы криминалистики Министерства внутренних дел Латвийской ССР.

…В начале шестидесятых годов Хорсты купили домик на окраине Риги. Детей у них не было, и Паулина долго переживала это свое несчастье. Но жили они мирно, пока через два года после покупки дома, как раз накануне серебряной свадьбы, Екаб Хорст не собрал вдруг свои вещи и не ушел к другой женщине.

Только тогда Паулина вспомнила, что много лет назад ее муж встречался с какой-то Юстиной. Как далеко зашли их отношения и почему они в свое время расстались, Паулина никогда не спрашивала, хотя ей и приходилось слышать, что у Юстины есть сын, теперь уже взрослый, и что отцом его вроде является Екаб.

Паулина и раньше была сдержанной, а теперь совсем отгородилась от соседей. К себе никого не приглашала и сама ни к кому не ходила. Она не хотела ни сочувствия, ни советов, ни помощи. Никогда не умела делить с кем бы то ни было ни радость, ни горе.

Через три месяца к ней неожиданно пришла Юстина. Визит ее разбередил затянувшуюся было рану. Юстина оказалась женщиной неопределенного возраста; ей можно было дать порой сорок, а порой и все шестьдесят — в зависимости от ее настроения, от того, насколько тщательно она следила за собой.

Сознавая, что посещение ее было достаточно неприятным для обеих, Юстина держалась скованно, и разговор получился непродолжительным. Паулина не предложила нежданной гостье ни раздеться, ни присесть. Лицо хозяйки оставалось неподвижным, хотя внутри все вскипело, когда она услышала певучие интонации гостьи:

— Не держите на меня зла. Никогда не хотела обездолить вас, сына вырастила в одиночку, и Екаба к нам не заманивала. Но теперь, на старости лет, он сам решил, что обеспечены вы достаточно, у вас дом, пенсия, и мы хоть сейчас можем пожить друг для друга — сколько еще придется…

Она говорила торопливо, часто переводя дыхание. Каменное молчание Паулины тяготило ее.

— И теперь мы с ним решили оформить наши отношения. Хоть напоследок. На вещи, на сбережения он претендовать не собирается. Лишь бы вы дали ему развод…

Не удержавшись, она заплакала, и лишь тогда услышала ровный, невыразительный голос Паулины:

— Скажите Екабу, что я согласна на развод. Насильно я его никогда не держала. И не собираюсь.

Откуда было знать Юстине, каких сил стоили Паулине эти спокойные слова. Но бывшая жена Екаба не утратила способности держать себя в руках. Даже муж и тот никогда не знал всего, что творилось в ее душе, и в минуты ссор нередко именовал ее статуей.

Развели быстро. Правда, Паулина ожидала, что Екаб придет на суд один: прежде чем расстаться навеки, ей хотелось посидеть вдвоем с ним в каком-нибудь кафе в Старой Риге, немногими словами вспомнить былое. Но Екаб ни на секунду не расставался с Юстиной, словно боясь остаться с Паулиной наедине; наверное, боялся ее глаз, внимательных и усталых, боялся сожаления, какое могло бы шевельнуться в его душе: нелегко ведь отрубить и отбросить почти три десятка лет, прожитых вместе…

Только вернувшись из суда домой, Паулина поняла, что осталась на всю жизнь одна, — осталась одинокой, никому не нужной.

До боли остро ощутила она тишину пустых комнат, и домик на окраине Риги, о котором она столько лет мечтала, ради которого вместе с Екабом работала не покладая рук, внезапно показался ей враждебным, связавшим ее по рукам и ногам, повисшим на шее, словно гиря.

После этого Паулина еще больше замкнулась. Каждое утро она выходила из дому, чтобы принести из сарая дрова и сходить в магазин; там она здоровалась с соседями и продавцами кивком головы, не разжимая губ. По привычке она не пропускала служб в костеле. Но всегда прямым путем возвращалась домой и больше уже на улицу не выглядывала. К вечеру Паулина наглухо закрывала ставни — не столько из страха, сколько для того, чтобы оградить себя от случайных взглядов. Старательно, на замок и цепочку, запирала дверь и уже не впускала больше никого.