Маргарет Трумэн - Убийство в ЦРУ

— Еще как! Не хочешь сбежать?

— Сбежать? Нет, я…

— Я так подумал, может, пойдем куда-нибудь, выпьем по стаканчику, поговорим о том, что было.

— Я думала, уже все сказали.

— Не все. Ну так как?

— Не знаю, я… подожди секундочку.

Она отправилась на кухню и сказала матери, что собирается пойти куда-нибудь с Верном Уитли выпить по чашечке кофе.

— И чудесно, — откликнулась мать, а потом шепнула: — Он ведь развелся, ты же знаешь.

— Знаю.

— Мне он всегда нравился, никогда не понимала, что он нашел в той женщине.

— Что-то нашел: обручальное кольцо, брак, подругу. Ты и вправду не против?

— Вовсе нет.

— Я не поздно. И, мам, спасибо за чудесный вечер. Я так была рада всех повидать!

— А им было радостно на тебя посмотреть. Столько разговоров — какая ты красавица, что ты за прелесть, разъезжаешь по всему миру…

— Мам, спокойной ночи. Ты меня портишь.

Коллетт попрощалась с соседкой и дядюшкой Брюсом, который ничего не слышал и не чувствовал (но к утру отойдет), и они с Верном отправились в ночь на его «бьюике» 1976 года выпуска.

Доехали до соседнего бара, устроились в уголке, взяли по пиву и глянули друг на друга.

— Судьба, — сказал он.

— Что?

— Судьба. Вот они мы — школьные влюбленные, разлученные судьбой, и теперь снова вместе, потому что — судьба.

— Это была всего лишь вечеринка.

— Судьба, что я здесь, когда устраивается вечеринка, судьба, что ты прилетела домой в нужное время, судьба, что я разведен. Судьба. Ясно и просто.

— Тебе лучше знать, Верн.

Они провели два часа, рассказывая друг другу, чем занимались все эти годы. Как обычно, Кэйхилл чувствовала себя ужасно от обилия того, о чем она рассказать не могла. Таково ограничение, налагавшееся на работавших в ЦРУ, особенно в самом потаенном из его управлений. Эту часть свой жизни в последние годы она тщательно обходила молчанием, рассказывая байки о Будапеште, о вечерах в «Миниатюр» и «Гунделе», о цыганских ансамблях, от которых ну прямо нигде проходу нет, о друзьях, которые у нее там появились, и о впечатлениях, которые у нее останутся на всю жизнь.

— Ты так говоришь, будто это не город, а чудо из чудес, — заметил Уитли. — Хотел бы я как-нибудь навестить тебя там.

— Пожалуйста, навести. Устрою тебе спецтур.

— Значит, о свидании договорились. Между прочим, твой прошлый хозяин не так давно делал и ко мне соблазнительные подходы.

Кэйхилл попыталась представить себе, кто бы это мог быть. Бывший босс из гомосексуалистов?

— «Фабрика Засолки».

— ЦРУ? В самом деле?

— Ага. Когда-то журналисты у них были весьма в цене. Помнишь? Потом, когда в 77-м там дерьмом завоняло, они на некоторое время к нам «охладели». Теперь, похоже, опять подбираются.

— Чего они от тебя хотели?

— Я в Германию отправлялся по командировке одного не своего издания. Так этот малый в дешевом костюме и плаще достал меня через приятеля, который живет в Ист-Вилидж и скульптурит ради пропитания. Этот малый хотел, чтоб я отловил пару немецких писателей, сошелся с ними и выяснил, что они знают о текущем моменте в Германии.

Кэйхилл рассмеялась:

— Почему бы им просто-напросто самим об этом не спросить?

— Не та интрига, полагаю. Кроме того, мне показалось, что на самом деле ребяткам просто хотелось, чтоб я оказался у них в кармане. Окажи им одну услугу, потом другую, получи при этом немножко деньжат в лапу — и готово: дальше захочется еще и еще. Знаешь, что я тебе скажу?

— Что?

— Я рад, что ты больше не с ними. Я, когда услышал, что ты пошла работать в ЦРУ, ни о чем думать не мог, кроме той фразы, что написал тебе однажды в дневник.

— Я это очень хорошо запомнила, — улыбнулась Кэйхилл.

— Ага. «Единственной девушке в этом мире, которая никогда не продаст».

— Тогда, по правде, я этого не понимала. Сейчас понимаю.

— Я рад. — Он выпрямил спину, потер руки, показывая, что эта часть разговора завершена, и спросил: — Ты дома долго пробудешь?

— Не знаю. Я получила… — Ей пришлось призадуматься. — У меня отпуск двухнедельный, но я почти все время трачу на то, чтобы выяснить, что произошло с моей очень близкой подругой.

— Я ее знаю?

— Нет. Просто хорошая подруга, она умерла неожиданно неделю назад. Ей еще не было и тридцати пяти, а получила разрыв сердца.

— Сурово, — произнес он, состроив приличествующую мину.

— Еще бы, я как будто по сей день только и делаю, что пытаюсь привыкнуть к этому. Она была литагентом в Вашингтоне.

— Барри Мэйер? А я и не знал, что вы дружили.

— Так ты о ее смерти знаешь?

— Еще бы! Газеты в Нью-Йорке раструбили.

— Я ничего об этом не читала, — сказала Кэйхилл со вздохом. — Я хорошо знаю ее мать и обещала ей постараться выяснить, что делала Барри перед самой смертью.

— Не лучший способ провести отпуск. Побывку. Я и забыл.

— Отдых. Мне больше всего нравится британская трактовка.

— Мне тоже, как, кстати, и во многом другом. Жаль, что с твоей подругой случилось такое. Переживать смерть друзей — это для… для тех, кто постарее. Я все еще некрологи в газетах пропускаю, не читая.

— И не надо. Знаешь, Верн, все это здорово, по меня просто шатает. Думала, отоспалась, да вот с суточными циклами все еще полный раздрай.

— Что-то вроде климакса?

— Примерно. — Она засмеялась. — Пора домой.

— Ясно.

Машина остановилась против дома ее матери. Уитли выключил двигатель, и оба они уставились прямо перед собой. Кэйхилл, скосив глаза, заметила, что и у Верна рот расплылся в улыбке. Она подумала, что знает, о чем он вспоминает, и улыбка осветила и ее лицо тоже, а потом быстренько перешла в сдавленный смех.

— Помнишь? — спросил он.

Давясь смехом, она никак не могла ответить. Потом все же попыталась:

— Я… помню, как ты…

— Это ты, — сказал он, с таким же трудом сдерживая смех. — Ты промазала.

— И вовсе не я. Ты воротник пальто поднял, боялся, что холодно будет, и только я разлетелась поцеловать тебя на прощание, как… уткнулась… в… ворот пальто.

— Все пальто испортила. Так ведь и не смог губную помаду оттереть.

Они замолкли, пока оба не успокоились. Затем она сказала ему:

— Верн, страшно рада была снова увидеть тебя. Спасибо, что пришел к нам.

— Это я должен благодарить. Хотелось бы с тобой снова увидеться.

— Не знаю, будет ли…

— …в этом смысл или время, пока ты дома? — Она собралась что-то сказать, но он приложил палец к ее губам. — Я тебя никогда не забывал, Коллетт. Я… то есть… хотелось бы увидеться с тобой снова, пойти куда-нибудь, поужинать, поболтать — вот и все.

— Это было бы чудесно, — сказала она. — Просто я не знаю, будет ли у меня время.

— Подари мне столько, сколько наскребешь. О’кей?

— О’кей.

— Завтра?

— Верн!

— Ты здесь остаешься?