Маргарет Трумэн - Убийство в ЦРУ

— Понятно, — сказал Бреслин, почесывая нос и потирая глаза. — Об этом мы еще побеседуем подробно, когда время будет. Виделась со своим старым психотерапевтом, когда вернулась?

— С моим… А, ты имеешь в виду доктора Джейна?

— Кого?

— Да ладно, Джо, мы говорим об одном и том же человеке. Я не видела его после нашей с тобой встречи в Вашингтоне. Нужды не ощущала. Душевное здоровье у меня все время улучшается.

Глаза Бреслина, внимательно смотревшие на нее сквозь трепещущее пламя свечи, сошлись в узенькие щелочки.

— Что-нибудь случилось, Коллетт? С тобою все о’кей?

— Думаю, что со мной все становится больше чем о’кей, Джо. Думаю, что за прошедшую неделю я повзрослела.

— Что сие значит?

— Сие значит… — Она почувствовала, что слезы вот-вот брызнут у нее из глаз, и подумала, что если расплачется, то вовек себе этого не простит. Коллетт обвела взглядом ресторан. Официант принес закуски на фарфоровом блюде. Наполнив бокалы водой, он спросил, не нужно ли гостям еще чего-нибудь.

— Нет, koszonom szepen, — вежливо ответил Бреслин. Официант ушел, и Джо обратился к Кэйхилл: — Что-то тебя не радует, угадал?

Кэйхилл удивленно тряхнула головой и рассмеялась. Она подалась вперед, так что лицо ее оказалось в нескольких дюймах от пламени свечи, и выговорила:

— А чему, черт побери, я должна радоваться, а, Джо?

Он протянул к ней руку и сказал:

— О’кей, больше не буду. Ты попала в крутой переплет. Я это понимаю. Давай порадуйся хорошей закуске. Я на нее месячную зарплату ухнул.

Пока они ели, Кэйхилл неоднократно порывалась рассказать ему, что́ она чувствует, и все же устояла перед таким искушением и довольствовалась легким, необременительным разговором.

Швейцар пригнал Бреслину машину. Когда они с Коллетт уселись в ней, Джо спросил:

— Хочешь вкусить от ночных увеселений?

— Джо, я… в «Миниатюр»?

— Нет, я тут, пока тебя не было, другое местечко отыскал. Перемены потребны душе, правильно?

— Как скажешь, Джо. Заодно узнаю, что новенького в Будапеште, только не очень поздно, ладно? Выпьем по одной — и вези меня домой.

— Доверься мне.

Всегда доверялась, только теперь вот уверенности нету.

Джо медленно вел машину по узким, петляющим улочкам Пешта, пока они не выехали на Ферешмарти-тер, где стоял памятник известному венгерскому поэту, именем которого была названа площадь. Миновав череду представительств авиакомпаний и правительственных учреждений, они добрались до площади Энгельса и расположенного на ней большого автовокзала. Прямо перед ними оказалась базилика храма Святого Стефана. Бреслин резко свернул к северу и спустя пять минут въехал на улочку и без того узкую, а тут еще больше сужавшуюся из-за налипших к стоянкам у тротуаров машин. Он отыскал среди них зазор и втиснул свой маленький «рено» меж двух других автомобилей. Они вышли из машины. Взгляд Кэйхилл скользнул вдоль улицы и уперся в огромную красную звезду над зданием Парламента. Она вернулась. Венгрия. Будапешт. Красные звезды и советские танки. Она была довольна. Странно, но, выбравшись из-под материнского крова в Вирджинии, нигде не чувствовала она себя настолько «как дома». Только здесь.

Бар не был ничем обозначен: ни вывески, ни окон. Только едва слышное бренчание на рояле выдавало его местонахождение, да и то не сразу разберешь, в какую из десятка темных дверей, украшавших бетонный фасад здания, нужно толкнуться.

Бреслин стукнул медной колотушкой на одной из них. Дверь отворилась, и крупный мужчина в черном костюме, с длинными сальными черными волосами принялся изучающе их разглядывать. Бреслин кивнул в сторону Кэйхилл. Мужчина отступил и позволил им войти.

Теперь музыка звучала громче. Пианист наигрывал «Ночь и день». Витавший в воздухе женский смех смешивался с его аккордами.

Кэйхилл огляделась. Клуб устроен почти так же, как и «Миниатюр»: бар у входа, сразу за ним маленький зал, в котором клиенты могут послушать фортепиано.

— Jo napot? (Как поживаете?) — обратился Бреслин к привлекательной женщине, волосы которой были крашены перекисью добела, а тело втиснуто в облегающее платье из алого атласа.

— Jo estet (Добрый вечер), — откликнулась она.

— Fel tudya est valtani? (Не могли бы вы разменять?) — спросил Бреслин, протягивая ей крупную венгерскую купюру.

Блондинка глянула на купюру, на Бреслина, потом отступила в сторону, пропуская гостей к двери, скрытой в темноте за баром. Джо кивнул Коллетт, и она пошла за ним. Он поколебался, рука его шарила по ручке, потом нажала на нее — и дверь распахнулась. Бреслин знаком показал, чтобы Кэйхилл проходила первой. Она переступила порог маленькой комнатушки, освещенной всего лишь двумя слабыми лампами на обшарпанном столе посередине. Окон в комнатушке не было, все стены были укрыты тяжелыми пурпурными портьерами.

Глаза Коллетт стали привыкать к полумраку. Прежде всего внимание ее привлек мужчина, лицо которого показалось смутно знакомым. Мясистое, квадратное лицо. Кости под густыми бровями образовывали поросший волосами навес над щеками. Черную густую вьющуюся шевелюру мужчины только-только тронула седина. Коллетт вспомнила: Золтан Рети, писатель, клиент Барри Мэйер.

Рядом с Рети сидел Арпад Хегедуш. Его рука, лежавшая на столе, накрывала женскую руку. Невидная, широколицая женщина с честными глазами и тонкими, пушистыми волосами.

— Арпад! — воскликнула Кэйхилл, и голос выразил все ее удивление.

— Мисс Кэйхилл, — сказал венгр, вставая, — я так счастлив видеть вас.

Сев за стол, Коллетт взглянула на Хегедуша и Рети. Присутствие Хегедуша понять было легче. Она знала: в том и состояла цель ее возвращения в Будапешт, чтобы с ним встретиться. Другое дело — Рети. В суете последних недель она о нем совсем позабыла.

— Мисс Кэйхилл, позвольте мне познакомить вас с мисс Магдой Лукач, — сказал Хегедуш.

Кэйхилл слегка привстала и протянула руку. Венгерка сначала осторожно притронулась, а потом скользнула своей рукой в раскрытую ладонь американки. Она улыбнулась, и Кэйхилл сделала то же самое. Лицо Магды Лукач было спокойно, однако в глазах ее таился страх. Она не была красавицей, однако Кэйхилл распознала в ней достоинства земной женщины.

— Я упомянул о мисс Лукач во время нашей с вами последней встречи, — напомнил Хегедуш.

— Помню, помню, — ответила Кэйхилл, — только имя ее вы не называли. — Она снова улыбнулась венгерке.

Вот она, значит, какая, возлюбленная Хегедуша, женщина, которая, как прежде истово надеялась Кэйхилл, не помешает ему и впредь снабжать их информацией. Теперь, видя, каким счастьем светится лицо Хегедуша, она радовалась, что он нашел Магду Лукач. Кэйхилл не могла припомнить, доводилось ли ей когда-нибудь видеть его более счастливым и умиротворенным.