Клавдий Дербенев - Недоступная тайна

Бубасов даже как-то привскочил на месте, услышав это. Он подошел к Жаворонковой и, склонив побагровевшее лицо, крикнул:

— Коммунистическая пропаганда! Ты их не слушай! Никогда не слушай!

Она сделала успокаивающий жест, которым хотела выразить, что и сама это хорошо знает, но про себя подумала: «Для тебя и тебе подобных мораль советского человека действительно самая недоступная тайна!» Вслед за этим она почувствовала прилив какой-то бурной радости. Опасаясь, как бы Бубасов не подметил ее возбуждения, она сладко потянулась на диване, вытягивая вперед руки, и мельком взглянула на часы. С минуты на минуту в дом войдут чекисты. Ей пора уходить. Пусть ей не удалось узнать тайну шифра, ее не очень-то осудят за это… Ее вдруг нестерпимо потянуло вырваться за пределы этих стен. Она ловким движением поднялась на ноги:

— Мне пора!

— Придешь завтра? — рассматривая Жаворонкову, медленно спросил Бубасов. Ему надо было что-то говорить в этот момент…

— Обязательно, — ответила она, подходя к стулу, на котором лежала ее одежда. Она медленно надела шляпу и накинула на руку пальто. — Спокойной ночи, отец! Отдыхайте.

Жаворонкова направилась к двери.

— Элеонора, — остановил Бубасов.

Она обернулась.

— Будь добра, сожги этот хлам, — закончил он, рукой показывая на бумаги, лежавшие на краю стола.

Жаворонкова посмотрела на стол. Здесь выдержка ее ослабила свои тормоза, вновь охватила надежда самой проникнуть в тайну шифра. Глаза ее вспыхнули? Испытывая глубокое волнение, приблизилась к столу. Не решаясь взглянуть на Бубасова, она взяла бумаги, прижала их к груди и поспешила из комнаты, сопровождаемая его тяжелым взглядом.

Очутившись в неосвещенном коридоре, она прислушалась. В доме стояла глубокая тишина. Пробираясь на кухню, Жаворонкова отделила от пачки несколько листов и, быстро сложив их, торопливо спрятала под платьем на груди. Она действовала словно в каком-то забытьи. Машинально включила на кухне свет и бросила бумаги на шесток большой русской печи. Дрожащими руками чиркнула спичку. Небольшой костер вспыхнул, и синеватые струйки потянулись в черную пасть дымохода.

Жаворонкова не слышала шагов Бубасова. Только вздрогнула, услышав сказанное им:

— Пошевелить надо…

Не оборачиваясь, она взяла на шестке небольшую проволочку и стала ворошить пепел, наклоняясь к огню. Ей нестерпимо жгло щеки, но она не решалась расправить спину.

— Спалишь волосы, — насмешливо прозвучало над ухом.

Она инстинктивно откинула назад опустившиеся к щекам волосы. В этот момент Бубасов рукой нащупал спрятанные у нее на груди под платьем бумаги.

Резким движением Жаворонкова вывернулась и очутилась в узком пространстве между стеной и печкой, лицом к лицу со взбешенным Бубасовым. Он еще не в состоянии был что-то говорить и только издавал рычание. Наконец у него вырвалось:

— Ты, подлая, предала нас!

Похолодевшими руками Бубасов схватил Жаворонкову за воротник и рванул, разрывая платье до пояса. Выпали на пол испещренные значками листы бумаги. Бубасов хотел было нагнуться за ними, но подался к Жаворонковой и в ужасе крикнул ей в лицо:

— Где Георгий?! Где мой сын?!

Она с силой оттолкнула его к маленькому столику у стены, проговорила спокойно и твердо:

— Ни вам, господин Бубасов, ни Георгию не место на нашей земле!..

И этим было сказано все. Пальцы задыхающегося от злобы, ненависти и страха Бубасова легли за спиной на что-то тяжелое — электрический утюг. Швырнул его, метя в голову Жаворонковой. Она не успела нагнуться. Удар пришелся по виску. Вскрикнув, Аня упала. Рука Бубасова невольно потянулась в боковой карман пиджака за пистолетом. Глядя на залитое кровью лицо Жаворонковой, он хотел теперь одного: бежать скорей из этого дома, из этой страны… Но было поздно…

…Когда машина «Скорой помощи» с потерявшей сознание Жаворонковой выезжала со двора, потрясенный Бахтиаров в отчаянии бросился было следом. Полковник Ивичев нагнал его, взял под руку, говоря при этом:

— Вадим Николаевич, рана не смертельна. Врач так и сказал… Да очнись же, тебе говорят!

И Бахтиаров, придя в себя, уже отчетливо воспринял слова:

— Пойми, дорогой, она не для того родилась второй раз, чтобы вот сейчас так и умереть. Слышишь?