Алексей Зубов - Вне игры

Бутов улыбнулся, прервал свое рисование и спросил:

— Это было желание блеснуть остроумием или знанием вашей биографии?

Захар Романович покраснел и, запинаясь, пробормотал:

— Видимо, последнее…

— Но откуда господину Ивену известны столь интимные подробности вашего житья-бытья?

— Не знаю.

— Ну что же, продолжайте…

— Я никак не реагировал на вопрос Ивена и заметил, что сейчас уже позднее время, я себя плохо чувствую и нам пора расстаться. Господин Ивен не удерживал меня, но, прощаясь, сказал:

— Я желаю вам всего доброго. Успехов во всем. Наши общие друзья рады вашей общительности… И просили передать: в будущем, возможно, к вам приедет гость. Оттуда… Он тоже привезет привет и сувенир от Андрея Воронцова. Не откажите в любезности — примите его с русским, как это говорят у вас, радушием. И если потребуется, я буду просить вас помогать ему выполнить пустяковые поручения…

Я ничего не ответил, ничего не пообещал и, резко повернувшись, пошел в сторону Самотеки. Сделав несколько шагов, я оглянулся. На том месте, где мы только что стояли с Ивеном, уже никого не было.

…Полковник внимательно смотрит на собеседника. Нет, это не шизофреник! За потухшим его взором угадывалась напряженная работа мысли и большая тревога, неуверенность даже в том, уйдет ли он отсюда. Это уж Бутову известно по опыту многих бесед в приемной. Но почему доктор вдруг умолк? Нечего больше сказать или не хочет? Рассказ оборвался На самом важном. А ему, Бутову, нужно знать: есть ли какая-нибудь связь между таинственной телеграммой, полученной два дня назад падчерицей Захара Романовича, и всем тем, что только что сообщил он сам? Телеграмма. Неожиданный отъезд Ирины. Авария. Обыск в квартире Глебова. Знает ли обо всем этом Захар Романович? Возможно, ему еще ничего не сообщили, а возможно, что знает и по каким-то причинам не хочет касаться этих тем. «Подождем, не будем торопить собеседника». И Бутов пытается сделать для себя первые выводы из того, что успел рассказать Рубин. Собственно, в разных вариантах он слышал подобные истории много раз — не очень-то изобретательны господа ивены. Но что за этой стандартной схемой? Кто те «друзья», от имени которых передан Рубину сувенир Андрея Воронцова? И снова та же мысль, что уже однажды мелькнула: не сидит ли перед ним психически больной? Для него бесспорно, что этот человек смертельно устал от бессонной ночи, кошмарных воспоминаний, разноречивых намерений, догадок, заранее подготовленных монологов. А главное — страха.

Бутов встал из-за стола: поздновато пришел Рубин. Иностранец, если таковой реально существует, уже улетел. Потом он подошел к Рубину и спросил:

— Вы к нам из дома или с работы?

Захар Романович помедлил с ответом.

— Я боялся, что кто-то будет следить за мной… В свое время мне предоставили возможность достаточно хорошо изучить методы работы ивенов… Я долго петлял по Москве, пока не пришел к вам…

Умолк и стал внимательно изучать свою шпаргалку. Бутов улыбнулся:

— Доктор, не старайтесь рассказывать по заученной записке. Может, так получится несколько растянуто, но нам… Простите, мне спешить некуда. А вам? Ну и отлично. Прошу вас. Воронцов — это реальное лицо? Ах, даже друзьями были, вместе учились в школе, институте, в одном медсанбате служили. Так-так… К чему же тревожиться? Не надо расстраиваться. — Бутов говорил доброжелательно, даже сочувственно. — Позвольте напомнить вам возможность такой немудреной ситуации: ваш друг Андрей Воронцов попал в плен, остался на Западе в качестве перемещенного лица и теперь вспомнил о вас. С самыми добрыми намерениями. По долгу службы, как вы догадываетесь, я всегда должен быть начеку и, тем не менее, позволю себе допустить вариант, исключающий злой умысел. Вы согласны со мной?

— Нет… То есть в принципе да, но в данном случае такой вариант исключается.

— Вы уверены?

— К сожалению, да. Андрей Воронцов погиб в августе сорок четвертого. Его мать получила официальное извещение… «Ваш сын геройски…» И так далее, как положено. Имя Воронцова плюс бритва «Жилет» — это пароль для связи.

— С кем?

— Со мной… — Рубин виновато понурил голову и в ожидании новых вопросов снова стал заглядывать в шпаргалку.

— Ну, что же, извольте… Если вам не обойтись без записей… Прошу вас… Может, угодно подкрепиться? Боржом, чай? Я понимаю: нервы, проклятые нервы. Итак, я вас слушаю…

Рубин родился и учился в Москве. Отца он не помнил, отец умер, когда мальчику перевалило за год. В школе у него было два увлечения — немецкий язык и радио. В первом «повинна» была мама, Аделина Петровна. Даже не столько она сама, сколько Курт Зенерлих из группы австрийских инженеров, работавших по договору на большом московском заводе. Рубина была переводчицей в этой группе, и случилось так, что с Зенерлихом у нее установились отношения более близкие, чем служебные.

Она жила недалеко от дома иностранных специалистов. Зенерлих, возвращаясь с работы на машине, нередко приглашал фрау Аделину: «Нам с вами по пути, поедем вместе…» Как-то в субботу она сказала ему:

— Если сегодня вечером у вас не будет ничего более интересного, то заходите к нам на пельмени. Я хочу познакомить вас с сыном — он увлекается немецкой литературой.

С тех пор она стала встречаться с Зенерлихом и вне завода. И часто в обществе сына. Втроем ходили в театр, кино, в заводской клуб. Зенерлих охотно приносил Захару немецкие книги. Аделина Петровна была счастлива — ее сын, будущий лингвист, имеет возможность разговаривать с человеком, для которого немецкий язык — родной. В том, что Захар будет лингвистом, Рубина не сомневалась. В этом она окончательно утвердилась после заводского вечера интернациональной дружбы, где Захар читал Гейне на немецком языке. Слушатели бурно аплодировали, а Курт Зенерлих, сидевший рядом с Рубиной, восторженно говорил ей: «Это вундеркинд, Аделина Петровна!»

Что касается самого Захара, то он еще не решил: радио или лингвистика. Во всяком случае, мальчик с увлечением занимался в радиокружке, где легко освоил работу на ключе передатчика. Курт Зенерлих одобрительно относился к обоим увлечениям. «Если мальчик успевает и в одной и в другой области, — говорил он Аделине Петровне, — не надо ему мешать». А несколько тщеславный Захар был горд тем, что экзаменовавший его радист первого класса сказал ему: «Молодец… Я бы взял тебя с собой в экспедицию. Хоть на Северный полюс!»

Слова, оброненные радистом, разбудили в юноше мечту о далеком Севере. Захар не стал лингвистом. Его подхватили ветры того неповторимого времени, которое рождало покорителей Северного полюса и строителей Магнитки. И судьбе угодно было, чтобы на одной из зимовок появился только что окончивший десятилетку паренек с незаурядными способностями радиста.