Бернхард Шлинк - Гордиев узел

— Сейчас!

Георг слышал, как она отставила в сторону стул, прошла к двери, навесила цепочку и отодвинула задвижку. Где-то в глубине квартиры плакал ребенок. Дверь приоткрылась, он увидел цепочку и лицо Франсуазы, до боли знакомое и ненавистное лицо обиженной турецкой девочки.

Ударом ноги он распахнул дверь, сорвав цепочку. Франсуаза попятилась назад, прижалась к стене, держа руки перед грудью, словно защищаясь. Первое, что ему бросилось в глаза, были ее жирные волосы и пятно на блузке. Он привык видеть ее ухоженной и элегантной.

— Ты?..

— Да, я.

Он вошел в маленькую прихожую и закрыл за собой дверь.

— Но как ты… что… что ты здесь делаешь? — Она смотрела на него широко раскрытыми от ужаса глазами.

— Здесь, в твоей квартире?

— В моей квартире и… в городе… Откуда ты взялся? И откуда ты знаешь?..

— Что ты здесь живешь?

— Вообще. Я имею в виду…

— Только не говори мне, что ты не знала, что я в Нью-Йорке! Уж тебе-то смешно прикидываться! — Он покачал головой. — Ребенок плачет.

Прижимаясь спиной к стене, она прошла в гостиную:

— Извини, я… как раз собиралась…

Она подошла к ребенку, барахтавшемуся на разостланном на полу одеяле, и взяла его на руки. Ее блузка раскрылась, он увидел ее полные груди. Она села на диван и сунула влажный от молока сосок в кричащий рот. Ребенок умолк и, закрыв глаза, принялся сосать. Франсуаза подняла голову. В ее глазах уже не было ни страха, ни растерянности. Она немного выпятила нижнюю губу. Георгу хорошо знаком был этот прием. Она знала, что эта выпяченная губа придает ей обиженно-кокетливый вид. Глаза ее приказывали ему не сердиться и в то же время выражали уверенность в том, что он и не сможет на нее сердиться. В нем опять всколыхнулся гнев.

— Я побуду у тебя здесь некоторое время… Но предупреждаю, Франсуаза: если ты хотя бы намекнешь своему Булнакову-Бентону, или ЦРУ, или ФБР, или полиции… Если ты скажешь кому-нибудь хоть слово — я убью ребенка! От кого он? Ты что, замужем?

Об этой возможности он вообще сначала даже не подумал. Он осмотрелся в гостиной, заглянул через открытую дверь в спальню, поискал глазами следы присутствия мужчины.

— Была.

— В Варшаве? — Георг презрительно рассмеялся.

— Нет, — ответила она серьезно. — Здесь, в Нью-Йорке. Мы как раз только что развелись.

— Булнаков?

— Чушь. Бентон всего лишь мой шеф.

— А ребенок от него?

— Нет… Да… Кого ты имеешь в виду?

— Черт, Франсуаза, ты что, не знаешь других слов, кроме «да» и «нет»?

— А ты можешь наконец прекратить этот гадкий, мерзкий допрос? Ворвался в квартиру, сломал замок, напугал до смерти Джилл и меня тоже… Я не желаю больше ничего слышать!

Опять этот плаксиво-капризный детский голос.

— Если понадобится, я выбью из тебя ответ, Франсуаза! Слово за словом. Или… подвешу Джилл за ноги, и ты сама мне все расскажешь! Чей это ребенок?

— Твой. Теперь ты его не тронешь?

— Я не хочу слушать всякую чушь, которую ты выдумываешь на ходу. Я хочу знать правду! Чей это ребенок?

— Моего бывшего мужа. Доволен?

Георга охватило знакомое чувство беспомощности. Он прекрасно знал, что не смог бы мучить ни ее, ни ребенка. Но даже если бы и смог, она вряд ли сказала бы ему правду. Она сказала бы то, что, но ее мнению, он хотел услышать и что могло положить конец этому дурацкому допросу. Она была как ребенок, движимый лишь надеждой на вознаграждение и страхом наказания и меньше всего заботящийся о важности правдивого ответа.

— Не смотри на меня так.

— Как я на тебя смотрю?

— Испытующе… нет… осуждающе.

Георг пожал плечами.

— Я не знала, что… Я не хотела, чтобы все закончилось так по-дурацки. К тому же я и не думала, что все продлится так долго. С тобой было так хорошо… Ты помнишь музыку, под которую мы ехали в Лион? Это попурри?

— Помню.

Еще бы он не помнил ту поездку! И ту ночь. И другие ночи. И пробуждения рядом с Франсуазой. И свои вечерние возвращения домой в Кюкюрон. Воспоминания уже готовы были подхватить его, как упругая волна, и понести прочь… Но он не мог себе позволить в эти минуты такую роскошь, как сентиментальность.

— Поговорим на эту тему в другой раз. Я устал как собака. Эту ночь я провел на скамейке в парке, утром еле ушел от людей Бентона и сейчас валюсь с ног от усталости. Джилл уснула. Ты сейчас положишь ее в кроватку, задвинешь ее в спальню, и я лягу спать в твоей кровати. Дверь я запру изнутри. Люди Бентона, конечно, могут ее взломать, но я тебе не советую делать глупостей: я успею добраться до Джилл быстрее, чем они ворвутся в комнату.

— А если она заплачет?

— Тогда я проснусь и впущу тебя.

— Но я все же не понимаю…

Она смотрела на него беспомощным взглядом. Над правой бровью появилась знакомая ямочка.

— Тебе пока и не надо ничего понимать. Твое дело — вести себя как обычно, забыть о том, что ты видела меня сегодня, забыть, что я здесь, и позаботиться о том, чтобы никто об этом не узнал.

Она неподвижно сидела на диване. Георг взял у нее из рук ребенка, положил его в кроватку, задвинул кроватку в спальню, запер дверь изнутри и лег в постель. Она пахла Франсуазой. Из-за двери доносился ее тихий плач.

В два часа он проснулся от тихого стука в дверь. Он встал, взглянул на Джилл. Она во сне сосала большой палец.

— Чего тебе? — шепотом спросил он.

— Открой, пожалуйста.

Он застыл в нерешительности. Может, это военная хитрость? Если да и если этот ребенок в его руках, в его власти — мнимая защита, то шансов у него все равно не было. Он натянул джинсы и открыл дверь.

На ней было то самое платье, в котором она была, когда они ехали в Лион, — бледно-голубое в красную полоску, с крупными голубыми цветами. Она вымыла голову, подкрасила глаза и губы. В руках она держала бутылочку.

— Через час, я думаю, Джилл проснется, — тоже шепотом сказала она. — Дашь ей бутылочку? А потом подержи ее вертикально и можешь легонько похлопать ее по спинке, чтобы она отрыгнула. А если она мокрая, поменяешь ей пеленку. Чистые пеленки в ванной.

— Куда ты идешь?

— Мне надо сдать перевод.

— Ты что, больше не работаешь на Булнакова?

— Работаю. Но сейчас я еще в отпуске по уходу за ребенком. И подрабатываю переводами. В Нью-Йорке жизнь дорогая…

— Ты была на последнем матче «Янки» против «Индейцев»?

— Игра была так себе. Ты видел ее? Все, мне пора. Спасибо за бебиситтинг.

Она кокетливо помахала ему рукой из прихожей.

Георг опять лег в постель, но уснуть уже не смог. Он лежал и слушал то довольное чмоканье, то капризные вздохи Джилл. Потом встал, принял душ, взял лежавшую на краю ванны одноразовую бритву для женских ног и побрился. Обнаружив под раковиной стиральный порошок, он замочил свое белье, рубашку и носки, надел к своим джинсам самый большой пуловер Франсуазы, который смог найти в ее шкафу. Когда он подошел к кроватке Джилл, она лежала с открытыми глазами. Увидев его, она скривила рот и расплакалась так, что лицо ее побагровело. Он взял ее на руки, но никак не мог вспомнить, куда Франсуаза поставила бутылочку, и стал метаться по квартире. Джилл ревела не умолкая.