Себастьян Фолкс - Дьявол не любит ждать

— Джеймс! — Услышав свое имя, он обернулся. Скарлетт как раз направлялась к нему. — Секретарь клуба сказал, что доктор Горнер должен подъехать через несколько минут и в спарринг-партнеры к нему пока что никто не записывался. Вам повезло.

— Как вы это устроили?

Скарлетт мгновенно приняла пристыженный вид:

— Я знаю от Поппи, что Горнер любит играть на деньги. И я взяла на себя смелость сказать секретарю, что вы очень неплохой игрок и можете составить доктору Горнеру хорошую компанию. Я также дала ему понять, что вы человек азартный и не прочь сыграть на деньги; притом вы играете не настолько хорошо, чтобы выиграть, но вы настоящий джентльмен, который всегда оплачивает свои долги.

— Я прямо вижу, как у парня слюнки потекли от такой перспективы, — заметил Бонд.

— Ну, я думаю, что большинство постоянных членов клуба не горит желанием играть с Горнером.

— Интересно почему, — съязвил Бонд. — И кстати, сколько с вашей легкой руки я поставил?

— Всего сто фунтов, — с самым невинным видом ответила Скарлетт. — Ну, теперь мне пора на некоторое время скрыться из поля зрения.

— Все остается так, как мы договаривались, — сказал Бонд. — Но ни в коем случае не уходите.

— Да меня отсюда не выманишь. Я собираюсь поглядеть на вашу игру. Разумеется, с безопасного расстояния. Смотрите-ка. Это не его машина подъехала?

Через большие стеклянные двери холла Бонд увидел черный «Мерседес 300D», за рулем которого сидел человек в военном кепи. Машина припарковалась прямо у входа, водитель бросил ключи швейцару и, почти бегом обогнув автомобиль, открыл дверцу пассажиру.

Из «мерседеса» вышел тот самый человек, которого Бонд уже видел в марсельском порту и на фотографии в кабинете М. На нем была белая фланелевая рубашка с длинными рукавами, серые слаксы и неизменная белая перчатка на излишне крупной левой руке. Пока человек шел к дверям офиса, Бонд отвернулся и сделал вид, что изучает доску объявлений. Скарлетт уже успела благоразумно испариться.

Бонд принялся рассматривать ряд телевизионных экранов на стене, — судя по всему, их количество соответствовало числу наружных кортов на территории клуба. На экранах можно было наблюдать, как идет игра на той или иной площадке; кроме того, внизу каждого экрана небольшое табло показывало текущий счет; эти сведения обновлялись игроками всякий раз, когда они менялись сторонами площадки. Такая технология, насколько было известно Бонду, редко применялась за пределами профессиональных телестудий и, должно быть, стоила клубу, вернее, его членам бешеных денег.

В дополнение к этому клуб располагал просторным комплексом крытых кортов, находившимся на нижнем уровне — прямо под наружными. Здесь за ходом игры можно было наблюдать с внутренней галереи, которая опоясывала изнутри каждый корт.

Не прошло и минуты, как Бонд услышал приближающиеся шаги. Это был человек в кепи.

— Извините, — сказал он по-английски, — вы мистер Бонд? Меня зовут Шагрен. [20] Шагрен (от фр., англ. chagrin) — огорчение, досада.

Бонд обернулся и посмотрел ему в лицо. У Шагрена была желтоватая кожа, по-восточному узкий разрез глаз, а лицо какое-то плоское, почти неподвижное. «Есть в нем что-то полумертвое или, во всяком случае, не совсем живое», — подумал Бонд. Ему приходилось видеть такую безжизненную плоть, но только у парализованных. Здесь же неподвижность лица странно контрастировала с резкими и активными жестами.

— Я думай, вы играй с доктор Горнер. — Акцент у Шагрена был то ли китайский, то ли тайский.

— Если ему хочется играть, я не откажусь, — небрежно сказал Бонд.

— О да. Он хочет играй. Я вас представь.

Шагрен повел Бонда по широкой винтовой лестнице на просторную смотровую площадку с барами и рестораном.

Горнер стоял у панорамного окна и внимательно следил за игрой на ближайших кортах.

Он обернулся и посмотрел Бонду в глаза. Затем протянул правую руку — без перчатки.

— Вы даже не представляете, как я рад нашему знакомству, мистер Бонд. Ну что ж, сыграем?

Раздевалка находилась на заглубленном первом этаже и представляла собой целый комплекс, включающий большую парную, четыре сауны и такое количество расставленных по полкам одеколонов и лосьонов после бритья, что их хватило бы на целый год парфюмерному отделу какого-нибудь универмага вроде «Мейфэр». Бонд, который прежде играл в клубе на Барбадосе (единственная душевая кабина, деревянная барная стойка с холодным пивом) или в «Куинз-клубе» в Лондоне, где помещения тоже не страдали избытком роскоши, а попросту говоря, были довольно убогими, заметил, однако, что даже ароматы самой дорогой парфюмерии не в состоянии перебить витающий в любой спортивной раздевалке кислый запах потных носков.

Горнер отправился переодеваться в отдельную кабину, из которой появился в новеньких белых шортах «Лакост», открывавших мускулистые загорелые ноги. Фланелевая рубашка с длинными рукавами и белая перчатка остались на нем. На правом плече висела объемистая спортивная сумка с полудюжиной новых ракеток «Уилсон».

Не сказав ни слова, будто уверенный, что Бонд последует за ним, Горнер поднялся по лестнице и вышел в игровую зону, состоявшую из двенадцати кортов с безупречным травяным покрытием и из такого же количества плотно утрамбованных грунтовых, покрытых мелкой красной пылью. Клуб явно гордился качеством покрытий своих кортов: они должны были обеспечивать отличный отскок мяча и максимально щадить колени и голеностопы игроков. Рядом с каждым кортом имелась вышка для судьи, четыре деревянных кресла для игроков, стойка с большим количеством белых полотенец и холодильник, содержащий хороший запас прохладительных напитков и нераспечатанные коробки с белыми теннисными мячами «Слезенгер». Тут и там между кортами сновали клубные маршалы, выделявшиеся фирменной униформой в шоколадно-зеленую полоску; они готовы были разбиться в лепешку, чтобы обеспечить членам клуба максимум удовольствия от игры.

— Четвертый корт свободен, доктор Горнер, — сказал один из них, подбегая. Говорил он по-английски. — Или шестнадцатый, если вы сегодня предпочитаете играть на траве.

— Нет, я буду играть на втором.

— На вашем обычном? — Молодой человек выглядел смущенным. — Но сейчас он занят, месье.

Горнер посмотрел на маршала таким взглядом, каким смотрит ветеринар на старую больную клячу, которой собирается сделать смертельную инъекцию. Очень медленно он повторил:

— Я буду играть на втором корте.

Он говорил бас-баритоном; изысканное английское произношение было практически лишено акцента, и если бы Бонд не знал о его прибалтийских корнях, то, пожалуй, и не обратил бы внимания на чуть растянутые гласные.