Норман Мейлер - Призрак Проститутки

И волна за волной покатились восторженные аплодисменты Артиме. Он весьма своеобразный лидер. Невероятно обаятелен, когда говорит, а умолкнет — и становится обычным, хорошо воспитанным человеком. В нем, безусловно, сидят две личности, и тот, что помоложе, — совсем молоденький и далеко не уверенный в себе. Это становится заметно, когда Артиме вынужден говорить заведомую ерунду, как, например, когда он в высокопарных выражениях представлял Барбаро: «Без этого человека история Кубы в последние двадцать лет была бы совсем другой». Тото не успел произнести еще и слова, а бойцы, должно быть, почувствовав, что устанавливается некое перемирие, замяукали и зааплодировали, и когда Барбаро заявил, что увозит в Майами самое высокое мнение о Бригаде, — мнение, сказал он, которое позволит эмигрантскому сообществу в Майами гордиться своими героями, его слова были встречены аплодисментами вперемежку с насмешками. Такое было впечатление, будто люди, поддерживавшие его вчера, обратились против него, тогда как все сторонники Сан-Романа и Оливы заглушили возмущенное мычание аплодисментами.

Тото закончил свою речь гимном дисциплине, жертвенности и грядущей победе. «О героизме вашей Бригады будут слагаться легенды». И знаешь, мне стало грустно. Красноречие так успокаивает, если поддаться его обаянию. Мы, безусловно, уедем завтра утром из ТРАКСА под общим впечатлением, разделяемым Сан-Романом, Артиме, Алехосом и даже полковником Фрэнком, что наша поездка была успешной.

По-моему, так оно и было. В наш последний вечер я посетил бараки и имел возможность побеседовать с людьми и их послушать, и у меня сложилось впечатление, что бойцы вооружены для борьбы и готовы положить в боях жизнь. Я бы сказал даже, что у них религиозно-фанатическое отношение к своим идеалам. Едва ли я сумею передать, с каким внутренним убеждением они говорят о своей готовности отдать все — да, именно все. Не могу сказать, что это не тронуло меня. Надеюсь, эти строки дают тебе представление о ситуации в ТРАКСЕ.

А хотелось-то мне послать нечто более экстравагантное. В тот последний вечер, уединившись с завербованными мной кубинцами, я чувствовал, как меня затопляет их готовность умереть. Сидя среди них, я ощущал священную, даже пробегающую холодком по спине экзальтацию, словно вдруг услышал среди этих гор и долин звуки цимбал и пение, и почувствовал свое сродство с Кэлом, потому что знал — хотя и не мог бы сказать, каким образом, — что такие звуки слышат те, кто посвятил себя войне. В ту ночь, засыпая под грохот дождя в джунглях, я думал: слышали ли крестоносцы и завоеватели Кортеса это слабое, прекрасное и зловещее эхо, звучала ли эта музыка в ушах австралийцев, выскакивавших из траншей в Галлиполи, и в ушах солдат Красной Армии, шедших в бой против белогвардейцев? И слышали ли белогвардейцы пение той же сирены на скале, сражаясь с красными? Мой отец наверняка слышал эти звуки, опускаясь на парашюте на чужую землю.

И тут я понял, что, будь я в составе Бригады, я был бы готов пойти с ними в ад. Я понял ненависть, какую они питали к Кастро. Ненависть к Кастро была близка к экзальтации, которой иначе не достичь, и я, волнуясь, подумал о том, что ждет нашу Бригаду. Меня угнетало сознание, какой малой силой будет завоевываться Куба, и мне захотелось с такой силой возненавидеть Кастро, чтобы моя ненависть приумножила их усилия.

Я не слишком страдал, потеряв Модену, но бывает, что рана не болит от шока, полученного от удара ножом. А вот когда я вернулся из Гватемалы, мне стало хуже. И вскоре я позвонил в «Фонтенбло». Я решил, что не буду разговаривать с Моденой, но по крайней мере выясню, в Майами ли она. Портье сообщил мне, что базу «Истерн» перевели в Вашингтон. Я хочу знать адрес? Я сказал, что нет. Эти слова мне было нелегко произнести, словно мы заново расставались. А нас с Ховардом ждали новые осложнения с фронтом. Предложение объединить фронт с силами Мануэля Рэя вызвали раскол. Половина эмигрантов в Майами, похоже, верят, что Рэй является агентом Кастро.

С другой стороны, Рэй утверждает, что располагает самой разветвленной подпольной сетью в Гаване и имеет могущественных друзей. Президент Венесуэлы Бетанкур и Муньос-Марин из Пуэрто-Рико хорошо расположены к нему, а они, судя по слухам, имеют влияние на некоторых членов администрации Кеннеди.

Я сочувствовал Ханту. Он так много работал. Так старался сделать более приемлемой политическую программу кубинцев, чьи политические лозунги с трудом выносил. А сейчас все указывало на то, что ему придется смириться и сотрудничать с кубинцем, которого он считал двоюродным братом большевиков.

— Ты только посмотри на политическую программу Рэя, — сказал мне Хант. — Сохранить национализацию банков и предприятий коммунального обслуживания, сохранить государственное здравоохранение, не возвращать конфискованную собственность. Поддерживать тесные отношения с коммунистическим блоком. Да Мануэль Рэй — это же кастроизм без Кастро.

На следующий день Ховарда вызвали в Вашингтон. Он вернулся в Майами с известием, что доктор Хосе Миро Кардона — по выбору штаб-квартиры — отныне возглавит фронт. Кардона, провозглашенный президентом Кубы через две-три недели после прибытия в Гавану Кастро 1 января 1959 года, вскоре подал в отставку и уехал в Аргентину. Недавно ЦРУ привезло его в Майами. Это престижная фигура, сказал мне Хант. Он сумеет объединить фронт куда лучше, чем Тото Барбаро.

— Только одно нехорошо, — заметил Хант. — До сегодняшнего дня всякий раз, как Эпицентр предлагал Рэю присоединиться к фронту, он нагло отвечал: пусть фронт присоединяется к нему. А теперь, когда в руководстве фронта появился доктор Миро Кардона, Рэй может и войти туда.

— И какая тогда будет ваша роль?

— Еще не решил.

На второй неделе марта Ханта снова вызвали в Вашингтон, и Биссел сообщил ему, что Мануэль Рэй действительно присоединяется к лидерам фронта. Хант сказал:

— Это равносильно ликвидации фронта.

Мой отец, которого попросили присутствовать на встрече, спросил Ханта:

— А вы не могли бы заставить ваших ребят принять Рэя?

— Да, — ответил Хант, — я мог бы их заставить, но лучше не просить меня предпринимать такую попытку.

— Почему?

Хант сказал мне, что пространно ответил на этот вопрос. Впоследствии Кэл говорил, что не может припомнить его ответа.

— Препаршивый тип был этот Хант, — сказал Кэл. — Я не так уж держался за Мануэля Рэя, но Ховард должен был либо садиться в поезд, либо слезать. А он препирался.

Мне же Хант повторил свою речь. И я понял, почему отец не слушал его. Все, что говорил Хант, было, по мнению Кэла, слишком уж хорошо отрепетировано.