Норман Мейлер - Призрак Проститутки

«Откуда ты все это знаешь?» — поинтересовался Батлер.

«Мои источники, я полагаю, вам известны».

Фуэртес имел в виду свои контакты среди агентуры кубинской разведки в Майами. Батлер, однако, недоверчиво помотал головой. «У тех, на кого ты намекаешь, кишка тонка, чтобы быть авторитетами в таких вещах».

«Общая культура — залог авторитетности суждений, — не растерялся Шеви. — Я давно размышляю о природе и сущности Кастро. Я разбираюсь в коммунистической психологии. К тому же обладаю природной способностью к синтезу».

«Ни разу в жизни не встречал человека с природной способностью к синтезу, — подчеркнуто произнес Батлер, — который упустил бы случай при первой же возможности ею злоупотребить».

«Давай все-таки предположим, — вмешался я, — что Шеви предлагает нам гипотезу».

Батлер и дальше перебивал Шеви подобным же образом, но приведенного мною примера достаточно. Позвольте пересказать вам его версию, как она в конце концов вытанцевалась. По словам Фуэртеса, Хрущев все-таки убедил Кастро принять ракеты, но не с помощью логики, а воззвав к его чести-благородству. «В этом весь секрет, как надо манипулировать Фиделем, — сказал Шеви. — Кастро обожает демонстрировать широту натуры».

До этого момента, заявил Хрущев, он помогал Кастро. Теперь вот Фидель может помочь ему, Хрущеву. Собственное Политбюро, мол, критикует его, советского премьера, за половинчатый курс в отношении США. Они считают издевкой любые рассуждения о мировом паритете в ситуации, когда Соединенные Штаты имеют возможность держать свои ракеты на базах в Турции, у самой границы СССР, а у русских нет ничего подобного. Короче говоря, Хрущев задумал радикально изменить традиционный взгляд на соотношение сил между двумя сверхдержавами. Можешь, дескать, не сомневаться, дружище Фидель, Соединенные Штаты никогда не станут воевать из-за каких-то там ракет на Кубе. Мол, он, Хрущев, знает это точно. В конце концов, русские ведь не стали воевать из-за ракетных баз в Турции. Действуя заодно, якобы убеждал Фиделя Хрущев, мы с тобой сможем украсть у империалистов инициативу.

«И все это ты услышал от своих источников?» — спросил Батлер.

«Они это слышали. Они близки к тем, кто близок к Кастро».

«Сплетни, не больше того».

«Нет, мистер Кэсл, — возразил Фуэртес, — эти сплетни подкреплены тщательной проверкой. Никто так не интересует гаванцев, как Фидель. Любое мимоходом оброненное слово, внезапное откровение, нюансы настроения — ничто не ускользает от глаз и ушей ближайшего окружения».

«Итак, на основании глубокого понимания сущности Фиделя Кастро и кубинской культуры ты, как я полагаю, готов поделиться со мной своими личными соображениями о том, почему Кастро все-таки согласился принять ракеты, верно?»

«Более чем готов, — ответил Фуэртес. — На мой взгляд, Кастро сделал один неверный шаг и тем самым погубил свою душу. Его исходная позиция была верна: Кубе эти ракеты ни к чему».

«Ты хочешь сказать, — заметил Батлер, — что он согласился, только чтобы отблагодарить Хрущева?»

Фуэртес получил желанную возможность. И прочел целую лекцию. Надо прежде всего понять, заявил он, как безгранично возвышает обладание ядерными ракетами. Кто из лидеров стран «третьего мира» не жаждет их иметь? «Это все равно что переспать с кинозвездой, — разглагольствовал он. — Когда Хрущев согласился убрать ракеты в обмен на клятвенное обещание Соединенных Штатов никогда больше не вторгаться на Кубу, Кастро отнюдь не обрадовался, напротив — он был в ярости. У него отбирали ракеты».

«Да его просто обставили, — заметил Батлер. — Сначала Хрущев врал Кеннеди, потом Фиделю. Хрущев добивается одного: чтобы Соединенные Штаты убрали ракеты из Турции. Белый дом наверняка сделает ему такой подарок. У нас ведь не президент, а тряпка».

«А я слышал, это демократия в действии», — съязвил Шеви.

«Еще бы! Теперь скажи-ка мне вот что: почему мне все время кажется, что ты симпатизируешь Кастро?»

«Я хоть и работаю на вас, но вовсе не обязан перенимать ваши предрассудки. Да, мне нравится Фидель. Он мне симпатичен. Верно! Он, как и все мы, латиноамериканцы, пытается изменить данность. Но есть у него одно отличие. Он настоящий мужчина».

Мой посреднический замысел явно трещал по швам, но трудно было винить в этом Шеви. Не найдя ничего лучшего, я спросил: «Если ты так очарован Фиделем, почему до сих пор не переметнулся к нему?»

«Потому что я ненавижу этих русских. В отличие от Фиделя моя молодость прошла в коммунистической партии. Я слишком хорошо знаю, во что он вляпался. И между прочим, вина за это лежит на всех вас».

Батлер стукнул кулаком по столу, да так громко, что несколько посетителей повернули голову в нашу сторону.

«Ты что, Шеви, до сих пор не научился разговаривать с американцами? Забыл, что надо капнуть маслом на фланельку и только после этого прикасаться к нашим задницам, ласково и нежно? Мне осточертело выслушивать, что не так в нашей стране!»

Моя миссия доброй воли накрылась окончательно. Мы молча допили кофе, заплатили и разъехались в разные стороны. Я вернулся домой, но не прошло и десяти минут, как в дверь позвонили. Это был Шеви.

«Ради чего такой риск?» — поинтересовался я.

Он лишь пожал плечами.

Я налил ему бренди, и Шеви разговорился. Как ему тяжело с Батлером — он, дескать, боится Дикса, ему все кажется, что тот вот-вот кинется на него с кулаками.

«Нестабильная обстановка», — пожаловался он.

«Зачем же ты сам его провоцируешь?»

«Если я промолчу, то перестану себя уважать. А Майами намного хуже Уругвая. Там я всего лишь обманывал тех, с кем мы вместе росли. Здесь я предаю храбрецов».

«Кубинскую разведку?»

Он кивнул.

«Они каждую секунду рискуют головой. Эмигранты, обнаружив их, тотчас раздирают в клочья».

«И ты явился ко мне, чтобы разведка прикончила тебя?»

Он снова пожал плечами, и на этот раз до меня дошел смысл его жеста: абсолютная безысходность и отчаяние. Несет ветер по улице клочок бумаги, ну и что с того — зачем нагибаться и поднимать?

Я подлил ему бренди, и он проговорил следующие два часа без перерыва. Я здорово устал, тем не менее должен сказать вам, Киттредж, мне в голову начала закрадываться мысль, что наш дорогой двойной агент Фуэртес, возможно, трудится на кубинскую разведку с большим рвением, чем на нас. Тот факт, что он явился ко мне домой, не давал мне покоя. Это могло означать не только то, что он безразличен к своей судьбе, но и другое: что разведке известно о его работе на нас. Поделиться этим подозрением с Батлером было моим долгом, и это меня особенно удручало.