Норман Мейлер - Призрак Проститутки

Все-таки Бобби удалось собрать весь цвет отрасли в Вашингтоне, где он произнес в высшей степени эмоциональную речь. (Отклики дошли до меня сразу из нескольких источников.) Он сказал, что Бригада состояла сплошь из храбрецов, которые, несмотря на всю горечь поражения, не стали винить Америку. Разве это не наша святая обязанность — вызволить этих славных парней, которые первыми пошли на бой с коммунизмом в нашем полушарии, пока они не погибли в жутких условиях кастровских застенков?

Словом, речь задела эту публику за живое — по крайней мере они согласились начать переговоры с Бобби. Когда я спросила Бобби, неужели их так тронуло его выступление, он рассмеялся: «Путь к сердцам этих парней лежит через желудок». Просто Налоговое управление нашло способ предоставить компаниям крупные налоговые послабления с учетом осуществляемой ими благотворительности. А некоторые фармацевтические фирмы на этом своем меценатстве даже сумели получить прибыль, ну и, разумеется, никто из них не поскупился на маленькие американские флажки на каждой упаковке, хотя многие просто очистили свои склады от лекарств с истекающим или уже истекшим сроком годности. Как бы там ни было, чутье помогло Бобби провернуть это дело. До сих пор все еще окончательно не ясно, успеют ли пленники прибыть в Майами к Рождеству, но лично я в этом не сомневаюсь. Могут быть какие-то заминки в последнюю минуту, но теперь уж Бобби доведет это дело до конца. Неделька у вас там, на Юге, предстоит бурная, но приятная, так что готовьтесь.

Ваша, дорогой кузен,

В самый канун Рождества пленников переправили самолетами из Гаваны в Майами, а 29 декабря президент Кеннеди выступил перед ними на сорокатысячном стадионе Орандж-Боул. Среди зрителей был и я.

Странное у меня было чувство. Я сидел высоко, в двадцать восьмом ряду, трибуна была далеко, и Джек Кеннеди казался крохотным человечком в огромной пещере, выступавшим перед скоплением микрофонов, которые торчали в разные стороны, будто клешни и ножки рака-отшельника, выкарабкивающегося из своей раковины. Я выбрал такое сюрреалистическое сравнение потому, что картина и впрямь отдавала фантасмагорией. Я смотрел на бывшего любовника Модены. В конечном счете, как оказалось, он не так ее и жаждал. Точно так же, как ранее она не слишком хотела меня. Интересно, подумалось мне, неужели я один на всем этом огромном стадионе знаю о нашем президенте такие печальные, но глубоко интимные вещи.

С непривычки на меня плохо действовала толпа. Проведя последние два месяца в тиши зенитовских кабинетов, я не был готов к атмосфере стадиона, до отказа набитого восторженными кубинцами. Волны оваций в честь вернувшихся с того света то и дело прокатывались по рядам. Отовсюду неслись рыдания — люди оплакивали свою потерянную родину, которая никогда не была им так дорога, как теперь, когда они оказались на чужбине.

Это был какой-то ад. Буквально с первых минут церемонии, когда все тысяча сто пятьдесят бойцов Бригады вышли и построились на поле стадиона, вопль, вырвавшийся из сорока тысяч глоток отцов, матерей, жен и сыновей, дочерей, племянников и племянниц, дядьев и теток, родных, двоюродных, троюродных братьев, сестер и бог знает еще кого, казалось, побил рекорд громкости на этом стадионе, а за ним последовал новый шквал, раза в два мощнее прежнего, когда в открытом белом «кадиллаке» появились президент и Жаклин Кеннеди. На трибунах затрепетали мириады американских и кубинских флажков; президент и его супруга вышли из машины и застыли по стойке «смирно» рядом с Пеле Сан-Романом, Мануэлем Артиме и Тони Оливой; оркестр исполнил кубинский национальный гимн, затем американский. Президент прошел по рядам бойцов, не скупясь на рукопожатия, — это длилось невероятно долго, но трибуны каждый раз разражались аплодисментами, словно это был торжественный выпуск слушателей и рукопожатие президента было главным событием в жизни семьи.

Первый заговорил Пепе Сан-Роман: «Мы, воины в священной битве с коммунизмом, вручаем себя Господу и свободному миру». Затем он повернулся к Джеку Кеннеди и сказал: «Господин президент, бойцы Бригады две тысячи пятьсот шесть передают вам на хранение свое знамя».

Местные газеты уже расписывали во всех подробностях, как было спасено знамя Бригады и как его вывезли из залива Свиней чуть ли не на последней лодке, и Кеннеди, приняв знамя, развернул его под новый взрыв аплодисментов, затем, предложив солдатам сесть на траве, произнес: «Я выражаю Бригаде мою глубокую благодарность. Это знамя будет возвращено вам в свободной Гаване».

Мне показалось, что грянула новая война. «Guerra, guerra, guerra! [203] война ( исп. ). » — скандировали кубинцы в едином порыве, в экстазе, будто получив наконец высочайшее разрешение начать войну. На войну! Вой-на-а-а!

И тогда мне, рядовому труженику на ниве разведки, явилось откровение. Эти люди на миг избавились от душевной раздвоенности, постоянно терзавшей меня, да и их, наверное, до этого момента. Война! Тот единственный час, когда Альфа и Омега могут сойтись под одной крышей. Во всяком случае, некоторых.

В следующий момент я не мог не восхититься Джеком Кеннеди. Во всей этой сумятице у него срабатывали снайперские инстинкты. «А теперь, — сказал он, — я хотел бы попросить сеньора Факундо Миранду, человека, хранившего это знамя на протяжении последних двадцати месяцев, выступить вперед, чтобы мы все увидели его». Миранда вышел, Кеннеди пожал ему руку и сказал: «Я должен был увидеть вас, чтобы знать, кому отдавать знамя».

Овация была нескончаемой. И среди этого взрыва эмоций Кеннеди начал свою речь: «Хотя Кастро и ему подобные диктаторы могут властвовать над странами, они не властны над народом; они могут бросать людей в тюрьмы, но им не поработить человеческий дух; они могут отнять у своих подданных права, но им не искоренить стремление человека к свободе».

Владевший мною дух патриотизма мгновенно улетучился, как только я заметил Тото Барбаро, продиравшегося сквозь толпу все ближе и ближе к трибуне. Можно было не сомневаться, что к финишу он придет вовремя и успеет пожать президенту руку.

«Могу заверить вас, — сказал в заключение Кеннеди, — что народ моей страны, как и все народы нашего полушария, непоколебимо верит в то, что Куба в один прекрасный день снова станет свободной, и тогда именно ваша Бригада будет шагать во главе армии освободителей».

А как же переговоры? — подумал я. Как насчет переговоров между ним и Хрущевым, о которых писала Киттредж? Неужели горячая кровь политика захлестнула холодные артерии президента? Или я присутствую при объявлении Кубе новой войны?

Утром позвонил отец. Уже из Вашингтона. «Надеюсь, — сказал он, — что все это и для нас не пустые звуки».