Алексей Ростовцев - Полковник советской разведки

– Простите меня, синьор, – сказал он. – Я иностранец. Мне все интересно в Риме. Не могли бы вы показать место, где находился Золотой дворец Нерона?

Старик смотрел на него улыбаясь.

– Это было колоссальное сооружение, синьор…

– Никколо.

– Это было колоссальное сооружение, синьор Никколо. Оно занимало все пространство между Палатином и Эсквилином. От него сохранилось только северное крыло. Теперь там музей.

Пароль и отзыв были сказаны, но старику явно хотелось поболтать, и он принялся увлеченно рассказывать:

– Вестибюль дворца был такой, что в нем поместилась статуя императора высотою в тридцать пять метров. В остальных покоях все было покрыто золотом, украшено драгоценными камнями и перламутровыми раковинами; в обеденных залах потолки были штучные, с поворотными плитами, чтобы рассыпать цветы, с отверстиями, чтобы рассеивать ароматы; в купальнях текли соленые и серные воды. Так говорит великий историк древнего Рима Светоний… Видите эту мраморную плиту, синьор Никколо? Под нее я еще вчера вечером положил сверток. Возьмите его после моего ухода – не пожалеете… Когда дворец был закончен, Нерон заметил, что теперь он, наконец, будет жить по-человечески.

Коле стало легко и весело. Ему захотелось продолжить беседу, хотя это было вовсе не обязательно.

– А откуда Нерон любовался пожаром?

– С Меценатовой башни. Он поджег город совершенно открыто. Консулы ловили у себя в домах его слуг с паклей и факелами, но не решались их трогать. Целую неделю свирепствовала страшная огненная стихия, а народ искал убежища в каменных склепах. Кроме бесчисленных жилых построек, горели дома великих полководцев, украшенные военными трофеями, горели древние храмы, горело все достойное и памятное, что сохранилось от старых времен, а император, наслаждаясь великолепным зрелищем, пел в театральном одеянии «Крушение Трои».

– Однако он был способен на поступок, – пробормотал Коля, и агент, уловив в его голосе нотки восхищения, осекся и с изумлением взглянул на него.

Но Коля уже взял себя в руки и принялся объяснять старику новую систему связи.

Когда агент ушел, Коля еще полчаса гулял среди исторических развалин, никак не решаясь залезть под плиту. Ему категорически запретили принимать что-либо от источника, в чьей оперативной биографии было немало сомнительных моментов, подлежавших проверке. Возможна провокация, думал он, а если нет, тогда… Коля стремительно направился к плите, на глазах удивленных прохожих опустился на колени, извлек из-под плиты небольшой целлофановый пакет, сунул его в карман и почти бегом спустился к Виа Кавур, где его ждала машина. Никто не предпринял попыток задержать его.

– Идиот! – ласково сказал ему резидент, когда Коля доложил о результатах встречи. – Ты мог всех подвести под монастырь. Всех нас и страну нашу! Слава Богу, что все обошлось. Пошел вон! Получишь взыскание.

Генерал развернул сверток и ахнул. Он держал в руках информацию, которой не было цены. Далеко не каждому разведчику удается получить такую за тридцать лет безупречной службы. Генерал сам написал победную реляцию в Центр и сам отнес ее шифровальщику. Затем отыскал в кулуарах посольства Колю Лиходеева и, хлопнув его по плечу, прорычал:

– Ты схватил Бога за яйца, парень! Крути дырку!

– Я вас не понимаю, – пролепетал Коля, ошалело глядя на шефа.

– А чего тут понимать? Восстановил связь с ценным источником и сразу же получил ценнейшую информацию… А вообще так больше никогда не делай. Один раз пронесет, другой, а в третий – подзалетишь!

Резидента потянуло на лирику.

– Ты плохо знаешь Рим, – продолжал он. – Даю тебе три дня отпуска. Употреби их на знакомство с городом. Ты помнишь, где Гоголь написал «Мертвые души»?

– Думаю, что в Москве.

– Ну и дурак. Тут он их написал, тут, в Риме, в доме № 126 по Виа Феличе, на Счастливой, значит, улице, возле площади Испании. Улица теперь называется Виа Систина, а прочее – как при Гоголе. Пойди посмотри, что есть стиль барокко, посиди у фонтана «Лодочка», проникнись….Но это завтра. А сейчас готовься к приему. Между прочим, Сильвия Бернари будет. Тебе как культурному атташе не мешало бы с ней познакомиться. Действуй, сынок! Сегодня твой день!

Коля, не чуя под собою ног, поплелся на свое рабочее место, достал из недр сейфа бутылку коньяка, шарахнул граммов сто пятьдесят, закусил конфеткой, сел и погрузился в сладостные воспоминания. Сильвия Бернари! Он еще студентом увидел ее в «Грезах любви» и понял, что никакая другая женщина ему не нужна. В свои двадцать пять лет он не помышлял о женитьбе, хотя девки висли на нем, как репяхи на собаке. Знаменитая звезда экрана снилась ему по ночам, мешала работать днем, улыбаясь со стены своей знаменитой невинно-порочной улыбкой, будоража воображение, волнуя кровь… Коля выпил еще и отправился домой переодеваться к приему.

Явившись вечером в Большой зал посольства, он сразу увидел Сильвию. Она стояла у открытого окна и о чем-то беседовала с женой посла. На ней было очень открытое вечернее платье. Тугой корсет сделал совершенно осиной и без того тонкую талию, приподнял и без того высокий бюст. Тяжелые волосы, уложенные короной, оттягивали назад прелестную гордую головку на лебединой шее. Бриллиантовое колье переливалось волшебным сиянием на мраморной груди. У Коли аж дух захватило, когда первый секретарь посольства, представив его звезде, покинул их. Он принялся лопотать какую-то чушь о необходимости дальнейшего укрепления культурных связей между Советским Союзом и Италией, но мысли его были совсем о другом. Господи, спаси и помилуй, думал он, неужели эта принцесса когда-то была портовой шлюхой? Но ведь была же! От того периода ее жизни осталось только одно: низкий хрипловатый прокуренный голос.

– Сколько ты стоишь, Сильвия? – брякнул он вдруг ни с того ни с сего и сам ужаснулся своей наглости.

Но сегодня был его день. Актриса не плюнула ему в лицо и не ударила его, а продолжая спокойно улыбаться одними кончиками губ, окинула юного атташе оценивающим взглядом прекрасных черных глаз, светившихся влажным блеском. А почему бы и нет? Высок, строен, красив. Голубоглазый шатен. Таких не каждый день встретишь в Италии, где мужчины от злоупотребления пивом и спагетти рано толстеют.

– Я стою миллион, – ответила она просто.

Миллион лир это не так уж много. По тем временам – одна тысяча долларов. Сильвия Бернари, пребывавшая тогда в расцвете красоты и в зените славы, стоила гораздо больше. У ног актрисы валялись президенты, кардиналы, знаменитые гангстеры, арабские эмиры и африканские царьки, которые по одному мановению ее ручки, затянутой в тонкую душистую перчатку, готовы были осыпать кинодиву золотом, и они с восторгом делали это. Подлинная рыночная цена ее была в то время миллионов пятьдесят, однако Сильвия не стала пугать Колю астрономической цифрой, поскольку он ей понравился. Сказать же, что она не стоит ничего, ей не позволяла прежняя профессия.