Иван Неручев - Особо сложные дела

Антон Иванович, слушая болтовню соседа, заразительно хохотал, время от времени хлопая его по плечу:

— Вот это кот… Не кот, а настоящий академик!

— Академики что… у нас на заводе теперь от них отбоя нет, я любого из них вокруг пальца обведу, а вот кота…

— Женат? — спросил Антон Иванович.

— Без малого пятнадцать, успел уже троих ребят нажить.

— Жена работает?

— Теперь все работают.

— Тоже на заводе?

— Нет, она у меня пильщик-надомник…

— Это что еще за специальность?

— Пилит собственного мужа в собственном доме, при ненормированном рабочем дне…

Антон Иванович захохотал и спросил, кого он еще имеет из родных.

— Имею братца, живет в одной квартире, рядышком. Он у меня сухарь, твердокаменный союзничек моей супруги и преданный друг всё того же стоклятого «Черныша». Если бы не этот мой братец, с котом давно было бы покончено… К сожалению, мой братец — милицейская персона, а милицию во всяком разе надо уважать, тем более в сержантском звании.

— Чувствую, дорогой, положение твое не из легких, — шутливо посочувствовал Антон Иванович, — скажу прямо: ты в опасности, они тебя доконают…

— Меня?! — задорно вскинул голову Василий. — Плохо вы меня знаете. Я просто жалею детишек, не то задал бы им такого перца… Чорта бы стошнило!

— Выпьем за мир и дружбу в твоей семье, дорогой, — поднял стакан Антон Иванович.

— О нет, за это пить не стану: я не люблю жену и ненавижу брата; не понимают они меня, не понимают моей души…

— Тогда выпьем за твои успехи на работе…

— И за это пить не стану: на заводе меня тоже не понимают… Никто меня не понимает… Выпьем за ваши успехи, за ваше счастье!

Они чокнулись, выпили. Василий попытался водку запить пивом, Антон Иванович отобрал у него пиво:

— Пока воздержись, дорогой, быстро охмелеешь… Нравишься ты мне, что-то в тебе есть такое, притягательное, ей-богу…

Василий недоуменно развел руками. Антон Иванович задушевно добавил:

— Хочу поплакаться и я, хочу пофилософствовать. Ты в философии понимаешь?

— В пивных все философы, можете выкладывать любую материю.

— А ты в самом деле не лишен остроумия.

Антон Иванович распахнул шинель, на груди разноцветом горели орденские планки: два ордена Ленина, три Красного Знамени, «Ушаков», две «Звездочки», медаль «За победу над Германией», остальных не понять. Что значит не военный! Во всяком случае, Василий понял одно: перед ним важная персона в прошлом, не контр-адмирал ли… Хотя нет, шинель не та… А может быть, маскируется.

Антон Иванович отгадал состояние нового знакомого и пояснил:

— Мы тоже не лыком шиты, дорогой: в недалеком прошлом я капитан первого ранга, ныне пребываем в отставке, на пенсии. А вот этот узор, — Антон Иванович любовно провел ладонью по орденским планкам, — все эти регалии находятся на моей груди за вождение боевого корабля по «дороге смерти», от Кронштадта до Ленинграда и обратно. В Ленинград возил раненых и больных, в Кронштадт — продовольствие… Слыхал, наверное, про наше неуловимое «суденышко» — фашистские стервятники около двух тысяч бомб сбросили, и всё мимо; говорят, от их бомбежек «Маркизова лужа» на семь метров глубже стала… За каждый такой рейс — орден его командиру. А теперь вот — в отставке…

Василий Иванович спросил осторожно:

— И как же вы теперь, довольны своей судьбой?

— Во-первых, перестань «выкать» — терпеть не могу почестей, за что, не хвалясь, был всегда любим подчиненными: во-вторых, нет на свете человека, полностью довольного своей судьбой. Лично же я материально обеспечен отменно, нужды ни в питии, ни в еде не испытываю. Но, как говорится, не единым хлебом человек жив будет…

И Антон Иванович с грустью и волнением рассказал о своей тоске по морю, по кораблю, по товарищам — офицерам и матросам; лучше моряков нет никого: отважные, выносливые, щедрые.

Василий полностью разделил восторги своего собутыльника, и они выпили еще по сто граммов «столичной» в честь этих замечательных качеств флотских Антон Иванович с восхищением стал расхваливать свое прославленное в тяжкие годы блокады судно. Он утверждал, что это лучший корабль в мире…

— Ты хочешь сказать — был лучший корабль, — поправил его Василий.

— Нет, дорогой, я не оговорился и корректив твой отвергаю: он был, есть и будет лучшим кораблем в мире. Все теперешние произведения по сравнению с моим красавцем, ей-богу, сущие корыта… Жаль, что ты в нашем деле простак, я бы в пять минут доказал, что не вру…

— Хорошего, однако, ты мнения о нашем брате, — иронически посмотрев на собеседника, проворчал Василий, — по-твоему, мы, рабочие, — пешки, строим с закрытыми глазами… Ловко! А ты знаешь, что у нас передовой рабочий по знанию корабля, по пониманию его души — не уступит инженеру? Читал, небось, «Журбиных»… Это ведь как раз про рабочих нашего завода написано.

— Всё это, дорогой, пропаганда, нужная, полезная, не спорю, но пропаганда. В нашем деле — моряк есть моряк, а капитан всегда будет капитаном. Так и у вас…

Василий резко встал, уперся руками о серую мраморную крышку столика и выпалил:

— А хочешь я тебе докажу, что я, «Василь Ванч — золотые руки», тоже знаю в корабельном деле больше любого инженера, больше тебя, больше всех на свете, да, больше!

— Сам никогда не хвастался и, честно скажу, терпеть не могу хвастунишек… Проучил бы тебя, но, повторяю, полюбился ты мне, чувствую всё же, что ты, как говорится, в общем и целом существо хорошее…

— А ты попробуй, проучи…

— Честное слово, жалко… Эврика! Давай заключим пари, а?

— По рукам! — Василий протянул собеседнику увесистую ладонь. — На что спорим?

— Американка! — решительно беря руку собеседника, сказал Антон Иванович. — Только условие: слово держать крепко, по-флотски…

— Есть держать по-флотски, — дружески пожимая руку Антона Ивановича, самодовольно осклабился Василий, обнажив ряды пожелтевших от курева, плотно прижавшихся друг к другу зубов.

Антон Иванович попросил официанта подать по сто пятьдесят «столичной» и две порции горячих молочных сосисок. Пари надо скрепить. Конечно, Василий Иванович пропал: он непременно проиграет… Знает ли он, что расплата будет невероятно тяжелой? Ах, не знает и знать не желает, потому что не проиграет? Антону Ивановичу следует лучше подумать о себе?

Ну что ж, он не отказывается думать о себе.

Василий не сразу приступил к обоснованию своего утверждения. Он не знал, с чего начать, хотя практических знаний у него было достаточно. На заводе его очень ценили за эти знания, за смекалку, за множество рационализаторских предложений, которые он внес и осуществил за семнадцать лет работы на заводе. Если бы не его порок — любовь к спиртному, Антипову, как монтажнику, не было бы цены…