Роберт Ладлэм - Тайна личности Борна

Борн стоял возле стола и, положив ручку, перечитывал слова, которые написал на бумаге с меткой убитой. Эти слова раздавленный горем, безутешный старик должен был прочесть по телефону неведомому связному, который в ответ потребует передать ему эту бумагу и доставит ее Ильичу Рамиресу Санчесу:

«Я убил твою суку, твою шлюху и вернусь за тобой. В джунглях, где семьдесят одна улица. В джунглях, которые непроходимее Тамкуана, но в которых ты не заметил одну тропинку. Тайник в подвале, о котором ты не знал, — как не знал обо мне в день моей казни одиннадцать лет назад. Об этом знал другой человек, но ты убил его. Неважно. В этом тайнике хранятся документы, которые освободят меня. Или ты думал, что я согласился стать Каином, не позаботившись о прикрытии? Вашингтон не осмелится меня тронуть! Будет справедливо, что в самый день смерти Борна Каин получит бумаги, которые обеспечат ему долгую жизнь. Ты оклеймил Каина. Теперь я мечу тебя. Я вернусь — и ты последуешь за своей шлюхой.

Дельта »

Джейсон опустил листок на стол и подошел к трупу. Спирт уже успел высохнуть, все было готово. Он наклонился и аккуратно установил пальцы там, где раньше отекшее горло сжимали руки другого.

Сумасшествие.

Небо на шпилями церкви в Леваллуа Перре, на северо-западе Парижа, стало светлеть. Начиналось холодное мартовское утро. Моросивший всю ночь дождь сменился туманом. Несколько пожилых женщин, возвращающихся с ночной уборки из центра города, входили и выходили, одной рукой держась за перила, а в другой сжимая молитвенники, чтобы начать — или завершить — свои труды молитвой, прежде чем удастся улучить несколько бесценных часов сна перед очередным днем, наполненным заботами о хлебе насущном. Вместе со старушками входили и выходили потертого вида мужчины — больше пожилые, но порою на удивление молодые. Запахивая воротники пальто и сжимая в кармане бутыль, они надеялись в тепле храма продлить благодатное забвение, чтобы скоротать еще день жизни.

Но один старик отличался от этих словно в полусне движущихся людей. Он спешил. Его морщинистое, болезненно-желтое лицо выражало неохоту, даже страх, но он без колебаний поднялся по ступенькам к двери и прошел мимо мерцающих свечей в глубь церкви. Час для исповеди был неподходящий, но старый нищий направился прямиком к исповедальне, отодвинул занавеску, закрывающую вход в ближнюю кабинку, и проскользнул внутрь.

— Ангелюс Домини… — произнес он.

— Принес? — дрожащим от ярости полушепотом спросил священник, чей силуэт различался за шторкой.

— Да. Он сунул ее мне точно в трансе, рыдая, и велел, чтобы я убирался. Записку Каина, предназначенную лично ему, он сжег и сказал, что, если только хоть что-нибудь всплывет, он будет все отрицать. — С этими словами старик передал исповеднику сложенный листок.

— На ее бумаге!.. — сдавленно воскликнул человек в рясе, сквозь шторку можно было различить, как он поднес к глазам руку с листком.

— Помните, Карлос, — взмолился нищий, — посыльный не отвечает за весть, которую принес. Я мог бы отказаться разговаривать с ним по телефону. Мог бы ничего вам не передавать.

— Как? Почему?

— Лавье. Он «вел» ее до Парк Монсо, потом их обеих до церкви. Я видел его в Нёйи-сюр-Сен: я говорил вам об этом…

— Знаю. Но почему? Он мог использовать ее как угодно! Против меня! Почему он сделал это?

— Ответ в его записке. Он рехнулся. Его загнали в угол. Это случается, я сам был тому свидетелем. Человек ведет двойную игру, все его связные убраны, и некому подтвердить данное ему задание. Он между двух огней, и с обеих сторон жаждут его смерти. Возможно, он дошел уже до того, что сам уже не знает, кто он такой.

— Знает… — с тихой яростью прошептали за шторкой. — Подписавшись «Дельта», он дал мне это понять. Нам обоим известно, откуда взялась эта кличка, откуда взялся он сам.

Помолчав, нищий заговорил вновь:

— Если это правда, он опасен для вас. И он прав: Вашингтон не станет его трогать. Быть может, его и не признают официально, но палачам скомандуют: отставить. И даже, глядишь, обеспечат кое-какими благами в обмен на молчание.

— Ты имеешь в виду бумаги, о которых он говорит?

— Да. В прежние времена — в Берлине, Праге, Вене — такие бумаги называли «окончательным расчетом». Борн употребляет смягченную формулировку, «прикрытие». Это контракт, заключаемый между ответственным за проведение операции и агентом, которым последний может воспользоваться в том случае, если операция сорвалась, ответственный убит и у агента не остается иного выхода. В Новгороде вас этому не учили. У русских такой подстраховки не предусмотрено, хотя советские перебежчики всегда на ней настаивали.

— Стало быть, они делали разоблачения?

— До некоторой степени. Обычно называли тех, кого использовали. В любом случае не следует смущаться. Смущение губит самые удачные карьеры… Впрочем, не мне вам об этом рассказывать. Вы блестяще воспользовались этим приемом.

— «В джунглях, где семьдесят одна улица…» — прочитал вслух Карлос, и полушепот его теперь обдавал ледяным спокойствием. — «В джунглях, которые непроходимее Тамкуана…» На этот раз казнь будет приведена в исполнение. Из этого Тамкуана Джейсон Борн живым не уйдет. Каким бы именем он ни назвался — Каин умрет. Как и Дельта, за все, что он сделал. Анжелика — я даю тебе слово! — Произнеся клятву, убийца перешел к практической стороне дела. — Вийер хотя бы приблизительно может вспомнить, когда Борн ушел от него?

— Он не знает. Я же сказал: он в шоке и не способен соображать.

— Неважно. Первые утренние рейсы отправляются в Соединенные Штаты в течение часа. Он летит одним из них. Я буду в Нью-Йорке тогда же, когда и он, и на этот раз не промахнусь. Мой нож, острее бритвы, будет ждать его там. Я освежую ему лицо. Американцы получат своего Каина без лица. Безликим! И тогда они смогут называть его Борном, Дельтой — как им будет угодно.

На столе Александра Конклина зазвонил телефон с голубой полосой. Приглушенный звонок звучал как-то зловеще. Телефон этот напрямую связывал Конклина с компьютерным центром и банками данных. Однако ответить на звонок было некому.

Хромая сильнее, чем обычно, из-за новой палки, которую он получил в Джи-2 в Брюсселе и к которой никак не мог привыкнуть, хозяин кабинета устремился к телефону и с досадой отшвырнул неудобную обнову. Глаза его были красны от недосыпания, он тяжело дышал. Ответственный за ликвидацию операции «Тредстоун» находился на пределе истощения.

Едва успев добраться с военного аэродрома Эндрюз Филд в Мэриленде к себе в Лэнгли, он запустил шифровки в десяток секретных служб — в Вашингтоне и за океаном, — чтобы распутать безумный клубок событий, произошедших за минувшие сутки. Он распространил всю, до крупицы, информацию, которую смог выжать из своих архивов, по всем постам в Европе и поднял на ноги агентов вдоль оси Париж — Лондон — Амстердам. Борн жив и опасен. Он пытался убить эмиссара из Центра. И теперь он мог находиться в любой точке в десяти часах лета от Парижа… Необходимо было перекрыть все аэропорты и вокзалы, привести в действие все подпольные разведсети. Найти его. Убить!