Роберт Ладлэм - Тайна личности Борна

— Пусть вас не вводит в заблуждение суровость Энни, — обратился Панов к раскрасневшейся девушке. — Ибо под холодной, бесчеловечной оболочкой скрывается… гранитное сердце. Откровенно говоря, она сбежала недели две назад из палаты пятого этажа, но мы боимся в этом признаться.

Практикантка хихикнула. Старшая сестра безнадежно покачала головой. На столе за стойкой зазвонил телефон.

— Вы не подойдете, милая? — попросила старшая сестра практикантку и обернулась к Панову. — Доктор Мо, как прикажете учить их чему-нибудь, покуда вы рядом?

— С любовью, милая Энни. С любовью. Но не теряйте при этом своих велосипедных цепей.

— Вы неисправимы… Скажите лучше, как ваш пациент из палаты пять-a? Вы очень беспокоились за него.

— И до сих пор беспокоюсь.

— Я слышала, вы не спали всю ночь…

— Да, по телевизору в три часа ночи показывали кино, которое я обязательно хотел посмотреть.

— Не надо, Мо, — покачала головой госпитальная матрона. — Вы слишком молоды, чтобы кончить так, как ваши пациенты.

— А может, наоборот, слишком стар, чтобы этого избежать, Энни. Но спасибо за заботу.

Вдруг оба осознали, что имя доктора произносят по громкоговорителю. Молоденькая практикантка взывала в микрофон:

— Доктора Панова просят подойти к телефону…

— Доктор Панов — это я, — наклонившись к девушке через стойку, доверительно прошептал психиатр, — но мы с Энни Донован не хотим, чтобы об этом все знали. Она моя мать, полька… А кто звонит?

Та уставилась на приколотую к халату доктора карточку с именем и фамилией, похлопала глазами и пролепетала:

— Какой-то мистер Александр Конклин, сэр.

— Да ну? — удивился Панов. — Откуда я могу поговорить, Энни?

— Из кабинета номер один, — отвечала старшая сестра, указывая в конец холла. — Он пуст. Я переключу звонок на тот телефон.

Панов направился к указанной двери, он был встревожен. Алекс Конклин был, с перерывами, его пациентом на протяжении пяти лет, покуда они оба не пришли к соглашению, что большего для его психической адаптации сделать нельзя — хотя сделанного явно было недостаточно. Пациентов, подобных Конклину, было очень много, а помочь им удавалось лишь отчасти. На сей раз, однако, речь должна была идти о чем-то серьезном — коли он решил звонить в госпиталь, а не в приемную.

— Мо, мне нужно, чтобы вы очень быстро ответили на несколько вопросов, — взволнованно начал Конклин.

— С быстрыми ответами у меня дело обстоит слабо, Алекс. Почему бы вам не прийти ко мне в приемную после обеда и не поговорить?

— Речь не обо мне. О другом человеке. Возможно.

— Только без игр, пожалуйста. Я думал, с этими фокусами у нас покончено.

— Никаких игр. Это дело категории срочности четыре-ноль. Мне нужна помощь.

— Четыре-ноль? Тогда обратитесь к кому-нибудь из ваших штатных специалистов. Я о таком доверии не просил.

— Не могу. Слишком секретно.

— Тогда нашепчите Богу.

— Мо, пожалуйста! Мне только нужно, чтобы вы подтвердили некую вероятность. Все остальное я сумею вычислить сам. И время не терпит. Этот человек, возможно, охотится за призраками — за любым, кого сочтет призраком. Он уже убил нескольких людей из плоти и крови, очень важных людей. Я не уверен, что он сам об этом знает. Помогите мне. Помогите ему!

— Хорошо, если только смогу. Говорите.

— Человек этот уже давно существует в постоянно меняющихся, крайне стрессовых обстоятельствах. И все это время — под прикрытием некой личины. Личины-приманки, очень заметной и с сильной негативной окраской. Для того чтобы оставаться на виду, приходится испытывать чудовищное давление. Цель затеи — выманить объект, аналогичный самой приманке, убедив, что приманка представляет для него угрозу. Заставить его выйти из укрытия… Вы меня понимаете?

— Пока да, — отозвался Панов. — Вы говорите, что этому человеку-приманке приходилось в условиях постоянного давления поддерживать привлекающий внимание негативный образ. Каково было его окружение?

— Более жестокого не придумаешь.

— Как долго он в нем находился?

— Три года.

— Боже правый! — воскликнул психиатр. — И ни одного срыва?

— Ни одного. Двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году, в течение трех лет. Постоянно в чужом обличье.

— Когда же вы, идиоты, научитесь чему-нибудь? Самый последний заключенный в самом страшном лагере и то имеет возможность оставаться самим собой, разговаривать с другими, которые остаются самими собой… — Панов осекся, осознав вдруг смысл собственных слов и интерес Конклина. — Значит, речь именно об этом?

— Я не вполне уверен, — отозвался разведчик. — Все так туманно, запутано, даже противоречиво. Я вот что хотел спросить. Может ли случиться так, что человек, оказавшийся в таких обстоятельствах… и впрямь поверит, что приманка — он, усвоит характер выдуманного персонажа, срастется с легендой настолько, что поверит: это он.

— Ответ столь очевиден, что я удивлен, почему вы вообще меня об этом спрашиваете. Конечно может. Вероятно, так и случилось. Спектакль затянулся, его невозможно выдержать, если не сделать неотъемлемой частью действительности. Актер, не сходящий со сцены в пьесе, которая никогда не кончается. День за днем, ночь за ночью. — Доктор вновь помолчал, затем осторожно спросил: — Но ведь вас интересует не это, верно?

— Верно, — ответил Конклин. — Я хочу опередить человека-приманку. Я вынужден, это единственно разумное решение.

— Постойте, — резко оборвал его Панов. — Здесь нам лучше остановиться. Я не ставлю диагноз вслепую. Тем более понимая, куда вы клоните. Не выйдет, Чарли. Это развяжет вам руки в деле, за которое я не желаю нести ответственность — независимо от того, заплатите вы мне за консультацию или нет.

— «Не выйдет, Чарли»… С чего вы сказали это, Мо?

— Что значит «с чего»? Так говорят. Без конца слышишь эту присказку. От юнцов в драных джинсах, околачивающихся на перекрестках, от проституток в моих любимых злачных местах…

— А откуда вам известно, куда я клоню? — вновь поинтересовался разведчик.

— Вы не слишком проницательны. Мне приходилось кое-что читать. Вы описали классический случай параноидальной шизофрении с множественным раздвоением личности. Ваш человек не просто выступает в роли приманки, но и сам он, приманка, переносит свою личность на того, кого преследует. На объект. Вот куда вы клоните, Алекс. Вы хотите сказать, что у этого человека три личности: его собственная, приманки и объекта. Так что я повторяю: «не выйдет, Чарли». Я не собираюсь подтверждать подобное заключение без тщательного предварительного обследования. Это дало бы вам то, на что вы права не имеете: тройной повод привести в действие свою машину. Не выйдет!