Иван Цацулин - Опасные тропы

— Поймите, Виталий — сын Ефрема Ельшина, боевого друга моего отца! Они вместе сражались, вместе погибли…

— Понимаю, — с грустью произнес Шавров. — Ельшину вы вроде бы предопределены судьбой, — он невесело рассмеялся.

— Странный вы человек, — Аня явно пыталась переменить тему разговора, отвлечь его от мыслей о Ельшине.

Шавров пожал плечами, все так же с грустью признался:

— Я на самом деле странно себя чувствую в вашем присутствии.

— Всегда? — тихо спросила она.

— Всегда, а особенно сегодня. Взволновали вы меня чем-то глубоко, а чем — сам не пойму.

— Простите меня… Очевидно, тем, что спросила о сугубо личном…

— Н-не знаю… Может быть. О личном я никогда ни с кем не говорил.

— Извините меня, Алексей Иванович.

С выражением внутреннего удивления Шавров сказал:

— Не знаю почему, только я не хочу, чтобы вы верили басням насчет моей романтической истории в прошлом. Это Виталий Ефремович сочинил как недостающую деталь к моей неполноценности. — Взволнованным шепотом Шавров произнес: — Хочу, чтобы вы, Аня, знали правду.

Девушка вся подалась в его сторону.

— Я выслушаю вас не из женского любопытства, — вырвалось у нее.

— Так вот, лет двадцати от роду довелось мне выручить, пожалуй, даже спасти, одну девушку.

— Она была очень красива?

— Да, очень. Между нами ничего, ну ничего не было. Она во всех отношениях настолько была выше меня, что, очевидно, это исключало возможность каких-либо чувств к ней с моей стороны. Я просто видел, что она красавица, умна, мила — и все. Видел, понимаете? Но ничего к ней не питал. Она была привязана ко мне. Потом, действительно, умерла… Я и сейчас не могу без волнения вспомнить об этом… И оставила мне письмо, о котором вы позволите мне не говорить…

— Вам тяжело? — с волнением спросила Аня.

— Да, мне все кажется, что в ее смерти виноват и я… Прошло много лет, и я встретил другую девушку. В ней не было ничего особенного, но я полюбил ее, хотел связать с ней свою жизнь, и…

— Что же помешало?

Он грустно улыбнулся:

— Если ранее я не понял душу девушки, которая любила меня, то теперь другая девушка не поняла мою душу. И я решил остаться одиноким. Так спокойнее, — он снова пытался шутить.

— Да за вас пойдет любая девушка!

— А я не хочу, чтобы любая. Я мечтал о большой любви… и, кажется, опоздал. А чтобы ко мне пристраивалась равнодушная душа — не хочу. Ну вот и вся моя исповедь. Разрешите мне теперь откланяться, пора, — он крепко пожал Ане руку и, пожалуй, несколько поспешно вышел.

Аня прошла на веранду — там возле присланной ему из Москвы картины сидел Ельшин.

— Любуешься? — Аня подошла и встала рядом. — А я ничего особенного в ней не вижу… Незамысловатый пейзаж, деревья, речка, рыболов…

Ельшин осветился улыбкой, радостью, благодушием, он не мог глаз оторвать от полотна.

— Художника Васильева надо уметь воспринимать, — с пафосом объяснил он, — и я умею… Шавров ушел?

— Ушел.

— Несносный человек, — Ельшин заговорил с неожиданным раздражением. — Его «новаторские» идеи житья не дают. На Василия Фомича в Москву пишет. А потом приходит и лезет за стол! Гадость какая-то…

— Шавров волнуется о важном деле…

— О деле! — Ельшин всплеснул руками. — Какой ты еще непосредственный ребенок! Впрочем, незачем забивать тебе голову.

Удивленно, с недоверием, она сказала:

— Но ведь ты же говорил мне, что Шавров…

— Говорил! — Ельшии горестно покачал головой. — По доброте моей стремлюсь видеть в нем хорошее, а он сам себя подводит. Характер у него мерзкий, неуживчивый, важное дело так и норовит на склоку сбить!

— Почему же он так поступает? — спросила она ровным, без интонации голосом.

Ельшин в задумчивости зашагал по веранде:

— Много еще в человеке сидит всякой гадости от старого быта… Пережитки… Не скоро их еще выкорчуем, разве что при коммунизме. Возомнил он о себе, орденов захотел. Дорого нам будет стоить его честолюбие.

— Не замечала в нем этого, — возразила Аня. — И чем он тебя беспокоит — не пойму, Виталий.

Ельшин обнял ее за плечи, привлек к себе.

— Если бы дело было во мне, разве стал бы я волноваться? Не во мне дело, а в твоем дяде, Василии Фомиче. Не понимаешь? А между тем все просто. Василий Фомич, конечно, в этом не признается и самому себе, но ведь по сути дела Шавров, преследуя свои личные цели, так сказать, объективно ставит директора завода в тяжелое положение.

Аня сказала холодно:

— Думаю, за дядю бояться не следует.

— Ну, не скажи! Впрочем и не это меня возмущает: интересы государства пострадать могут! Страна до сих пор не получила результатов продолжительных и, кажется, дорогостоящих опытов Алеши Шаврова. И все из-за несносного характера товарища изобретателя!

Аня возразила:

— Опыты он почти довел до конца.

— Да? Не знал. — Ельшин на минуту задумался. — Я ему в этом на слово не поверю, опять подведет Василия Фомича, будет его поносить.

— Можешь не верить, только справка о конечном результате опытов инженера Шаврова уже лежит в сейфе директора.

Но Ельшина этот вопрос не интересовал, он снова занялся картиной.

— Я думаю, следовало бы сказать Василию Фомичу и Зинаиде Савельевне, что мы с тобой хотим в ближайшие дни пожениться, — сказал он.

— И куда так спешить? — возразила девушка. — Я еще должна подумать.

— О чем? — вскинулся он, пораженный. — Разве ты об этом до сих пор не думала? Или ты совсем не любишь меня? — в голосе его она услышала отчаяние. — Мы должны быть вместе, и как можно скорее. Почему ты всегда держишь меня на расстоянии?

— Ты становишься несносным, Виталий.

— Если бы наши с тобой отцы…

— Не тронь их священную память, — резко прервала она.

— Я сейчас же скажу твоим о том, что мы решили пожениться, — он вскочил на ноги.

— Нет! — она жестом остановила его.

Супруги Брянцевы одновременно появились на веранде, как будто их звали. Однако ничего сказать им Ельшин не успел — у домика неожиданно послышался шум, крики.

— Что там? — спросил Василий Фомич.

— Сейчас посмотрю, — Ельшин с готовностью бросился на улицу.

Аня продолжала молча стоять у стола, бледная от волнения: вот и наступил момент окончательного решения ее судьбы — Виталий сегодня не уступит, и она не знала, на что решиться.

Сильный свет с веранды пробивал сгустившуюся вечернюю тьму, и в освещенной полосе, у входа, появился растерянный Ельшин.

— Что же это? Что же это? — бессмысленно бормотал он.

— В чем дело? Что там случилось? — забеспокоился Брянцев.

— Несчастье с Шавровым…

— Что? — Аня отчаянно вскрикнула и выбежала из дома.

— Жив он? — встревожился Брянцев.

— Кажется, еще жив. Под машину попал.

— Какой ужас!.. — Зинаида Савельевна не могла придти в себя.