Андрей Горняк - Битая ставка

Готт перешел на доверительный тон:

— Канарис имеет точные сведения, что на оставшейся в руках русских части Украины и в степных районах, населенных разноплеменными народами, поднимается восстание против кремлевских властей. Они ударят красным войскам в спину. Чтобы русским нечем было воевать, надо парализовать работу их промышленности. Это должна сделать наша активная и преданная нам агентура. Поэтому я требую от вас — агентуру не жалеть, засылать ее парами, группами, командами... Заставьте, Вильке, всех работать во имя благородной цели, поставленной перед немецкой нацией нашим фюрером! Вы все поняли, гауптман Вильке?

— Яволь, герр оберст!

— Ну, хорошо. Все. Я вас больше не держу. Хайль Гитлер!

— Хайль! — Вильке резко повернулся.

Вышел он от Готта взмокший и разъяренный. Черт бы побрал этого болтуна-барона! Уморил прописными истинами: «Во имя благородной цели...»

Возвращаясь к себе, Вильке размышлял: «В самом деле, что их, этих русских, заставляет так упорно сопротивляться? Неужели они не видят, что дни их сочтены? Войска фюрера вышли на правобережье Днепра, уже идет сражение за плацдарм у Каховки. Мы и союзные нам войска сосредоточили на Восточном фронте полторы сотни дивизий, в том числе и снятых с Западного фронта. Группа армий «Центр», хотя и потерпела в декабре поражение, находится в 300 километрах от Кремля. Идут бои за Одессу. Взят Киев. Здесь Манштейн захватил перешеек и устремился к Севастополю и Керчи. И, несмотря на такую ситуацию, сопротивление русских не ослабевает, а нарастает. Почему так? Что ими руководит, этими азиатами? На что они еще надеются? Сколько политруков и комиссаров мы уничтожили, а они все сопротивляются. Да, да, следует активизировать нашу агентуру. Действительно, засылать ее к ним надо, как требует Готт, десятками, сотнями, тысячами, пусть русские их ловят, уничтожают. Всех не переловят, кто-то останется и потрудится во имя великой Германии. Но тут же Вильке спрашивал : «А где их брать, эти сотни? Из военнопленных? Они не очень охотно идут на наши предложения, дохнут с голоду в лагерях, но не идут. Надеются на победу своей армии? Но это же утопия! Фюрер сказал, что наша победа — дело предрешенное, остановка только за некоторой корректировкой сроков покорения России.

А бедняге Отто не повезло. Заброшенные им русские агенты, на которых он возлагал такие надежды, попав на свою территорию, вместо кодового сигнала по радио о благополучном приземлении передали ему открытым текстом: «Спасибо за комфортабельную доставку на Родину, при встрече отблагодарим так, что на всю жизнь запомнишь, рыжая скотина». Они добровольно явились в НКВД. Вместе с ними Краге потеряли двух весьма надежных агентов, которые должны были контролировать всю работу этой группы.

Перед Вильке всплыло бледное, растерянное лицо Отто Краге, его дрожащие руки, когда он докладывал шефу о провале. Где гарантия, что и с ним не сыграют такую шутку?

Вильке сидел в уютной комнатушке особняка, надежно охраняемого солдатами. До фронта несколько десятков километров — не очень слышно даже канонады. Совсем мирная обстановка, если не думать о том, что ему сейчас предстоит разговор с человеком, пришедшим из-за линии фронта.

— Введите его!— распорядился Вильке.— И переводчика тоже ко мне.

Прервав его размышления, переводчик Ятаров доложил, что русского перебежчика привели.

Против Вильке стоял выше среднего роста, сутуловатый и угрюмый, с растрепанной шевелюрой мужчина. Он перебежал от русских в районе Ишуньских высот неделю назад. На вид ему можно было дать лет пятьдесят-пятьдесят пять. По поведению и предыдущему разговору с ним чувствовалось, что цену он себе знает. На вопросы отвечал свободно, но сдержанно и до конца не договаривал. Выправка и умение отвечать на вопросы выдавали в нем военного человека.

— Итак, господин Тальнов, вы настаиваете на том, чтобы мы дали вам оружие и поручили работу в интересах немецкой армии?— спросил Вильке через переводчика.

— Да, господин офицер. В моих краях, куда вы скоро придете, я мог бы сделать многое. Там остались у меня родственники, сослуживцы по прошлой войне, другие связи. Я хорошо знаю те места, условия жизни людей. Дайте мне только хороших помощников, и я сделаю все, что прикажете. Там остались моя земля, дом, все мое богатство, отобранное в тридцатых годах коммунистами во время организации коммун. Поверьте мне, господин офицер, я говорю вам правду, я же к вам сам пришел. Сам!

Переводчик скороговоркой переводил ответы Тальнова, а следователь Остер записывал их. Вильке, не перебивая, внимательно слушал Тальнова. Он думал, анализировал, разгадывал, сопоставлял. Досадно, что на запрос о подтверждении показаний задержанного, якобы до войны сотрудничавшего с немецкой разведкой на Урале, ответ задерживался. Однако Вильке все ясе приходил к выводу, что на этого русского есть смысл сделать ставку, рискнуть.

Гауптману Вильке сейчас нужна была не мелкая сошка, умеющая взорвать мост, указать цель самолету. Нужен агент с масштабом, способный нанести, как этого требует Готт, мощный, хорошо подготовленный удар русским в спину.

Выслушав Тальнова, Вильке сказал:

— Хорошо. Мы вам верим, но пока что-либо решать еще рано. Надо подождать. На этом закончим наш разговор. Мы встретимся с вами в другое, более подходящее время, а теперь отдыхайте.

Ятаров перевел ответ.

Тальнова проводили в полутемный глинобитный амбар, где он обитал под охраной часового уже много дней.

«Почему они меня держат в этой дыре?— досадовал он, сидя в амбаре.— Неужели еще не верят? Разве им мало того, что мною было сделано для них в довоенные годы? Ну, погодите,— скрипел он зубами.— Придет и мой час. Узнаете, кто такой Тальнов!»

Он и сам сейчас не очень отчетливо сознавал, на кого у него больше злости — на соотечественников или на немцев, которые ему не доверяют.

Прошло несколько дней. За это время Тальнову пришлось повторить еще два раза уже сказанное о себе на предыдущих допросах о том, как в тридцатых годах еле-еле унес ноги с Урала, как пробился в Крым, где был мобилизован в армию. Как лихо прикончил лейтенанта, с которым преднамеренно отстал от остальных красноармейцев, находясь в разведке. А затем всю ночь полз через гипс же минное поле, рискуя подорваться на нем. Оказался вблизи немецких окопов и позвал находившихся там солдат, подняв руки над головой.

Все это с присущей абверу педантичностью фиксировалось следователем Остером и давалось Тальнову для подписи — каждый лист в отдельности. Отвечая на вопросы следователя и присматриваясь к нему, Тальнов с завистью думал: «Вот же повезло человеку! Видно, русский, а сумел стать офицером! Сидит себе в тепле, далеко от передовой, сытый, одетый, довольный, да и деньжата небось водятся. Чем же он так угодил им? Как выслужился? А может, какой барон или князь? Их ведь тогда, в двадцатом, под Новороссийском краснюки стадами гнали к морю. Многим и уплыть удалось; мне, к примеру, не очень повезло — места к-a пароходе не досталось...»