Николай Асанов - Чайки возвращаются к берегу. Книга 1 — Янтарное море

— Придется, Август Янович, перелицевать одежду, — мягко, но настойчиво сказал генерал. По-видимому, он почувствовал, что творится в сердце Балодиса. — И людей собирайте немедленно. Если мы задержимся с переводом Вилкса в лес, он может заподозрить черт знает что. Записке Лаувы они все равно не поверили, понимают, дьяволы, что он вытряхнет весь мешок, как только заявится к нам.

— Есть, товарищ генерал! — спокойно ответил Балодис.

— Даю вам три дня сроку. Маевку ваши люди должны справлять в лесу. Шпионов переведем ко Дню Победы. Надеюсь, что погода установилась надолго. Пусть найдут какой-нибудь старый бункер, изучат место, разработают себе легенды. К тому времени как придут шпионы, лагерь должен иметь вполне обжитой вид. Впрочем, вас не надо учить.

Балодис молчал. Он перебирал в памяти имена своих бывших помощников…

Со многими товарищами он не встречался уже много лет. А не переменились ли они? Не ослабли ли их дух и сердце?

Павел Михайлович напомнил:

— А где этот ваш художник? Вэтра, кажется?

— Здесь, в Риге. На днях я видел его в горсовете с эскизами праздничного украшения. Он возглавляет бригаду оформителей. Боюсь, что ему теперь не до нас.

— Ну, вы скажете тоже! — недовольно заметил генерал.

— По-моему, он разводится с женой…

— Вот это уже хуже! — Павел Михайлович потер виски. — Причина?

— Жена приревновала к натурщице. Подробности он не сообщил.

— Странная причина! — досадливо сказал генерал. — Поговорите с ним, а потом пригласите мадам Вэтру. И предупредите, что операция рассчитана на все лето. Пусть подумает. Ему же все равно надо где-нибудь писать пейзажи.

— Да, там попишешь пейзажи! — усмехнулся Балодис. — В каждом названии будет слово «болото». «Глухое болото». «Болото утром». «Болотный хутор».

— Будет писать лес, — отшутился генерал. — Шишкин всю жизнь писал лес, а стал знаменитым. Но если бы Вэтра согласился, я считал бы его самым лучшим из возможных кандидатов на пост командира группы. Кто у вас еще есть?

— Помните корабельного повара, который, кормил нас под Мадоной?

— А, Кох! Но ведь он старик!

— Лучше, если в группе будут люди разного возраста. Из наших работников я послал бы Линиса. Он молод, отличный радист. Если подготовить для него хорошую легенду, он может оказаться лучшим помощником Вилкса. Эгле, как мы знаем, не силен в радиоделе, так что Вилксу такой помощник придется по душе. Еще я взял бы шофера, которого вы рекомендовали на работу после выхода из леса.

— Граф? Помню, помню! В лесу он как дома! Никогда не носил компаса, а ходил как по ниточке. Ну, еще можно позвать Мазайса. Он томится в городе, звонил как-то, просился снова на оперативную работу…

— Ну вот видите, вы уже насчитали пять человек! По существу группа уже есть. Что ж, действуйте! И группа будет вполне интеллигентной, не может же знаменитый Будрис водиться с простыми бандитами! Предводитель — художник, Граф — осколок прошлого, Мазайс — потомственный батрак, человек почтительный, услужливый. Англичане пальчики оближут!

Викторс Вэтра был упрям.

Он стоял перед полотном и продолжал работу, хотя сердце готово было остановиться от непосильной боли. Хорошо, что никто не наблюдал за ним. Посторонний человек, наверно, не выдержал бы и сказал:

— Ну что ты портишь картину?

Вэтра и сам ловил себя на том, что мазки ложатся неравномерно, синяя краска наползает на красную, создавая какие-то зеленые пятна, тогда как по замыслу картина должна быть в голубых тонах, ведь она и называется «Девушка и море…»

И все это из-за Анны.

Кто бы мог подумать, что жена художника, сама художница, вдруг вздумает ревновать мужа к натурщице! Хотя теперь-то Викторсу понятно, как это произошло.

В последние годы у Анны ничего не получалось, так, поделки, сладенькие рисунки для детского издательства, а ведь и она мечтала быть станковистом, мастером больших полотен. Но что делать, жизнь оказалась сложнее и труднее, чем думалось в дни молодости. Мало денег, много дерзаний, много денег — подальше от дерзаний. Сладенькие рисунки Анны давали больше, чем большие полотна Викторса.

Но вот и Викторс схватил удачу за яркий хвост. Это произошло в тот счастливый день, когда он увидел на берегу моря девушку, заглядевшуюся на далекий парус шхуны. Шхуна Викторсу была не нужна, его интересовало только лицо девушки, ее устремленная куда-то в голубую даль фигурка, которая, казалось, вот-вот оторвется от земли и полетит над морем в далекое зыбкое марево ранней весны, в голубизну, пронизанную и солнцем и отраженными от воды лучами.

Викторс не выдержал, свернул свой этюдник, неуклюже подошел к девушке, отрекомендовался. В этот мартовский день, когда на побережье еще никого не было, он оказался смелым и даже умелым ухаживателем. Правда, может быть, этюдник, повешенный через плечо, сыграл свою роль, девушка не убежала, даже руку протянула, когда он назвал себя. И отвечала на его наивные расспросы, больше похожие на анкету отдела кадров, нежели на беззастенчивое ухаживание, которого, может быть, она боялась. Во всяком случае, через несколько минут Викторс знал о ней достаточно много, чтобы высказать внезапную свою надежду: не позволит ли она написать ее на фоне моря, вот так, как она только что стояла? О, только маленький этюд! Не больше!

Мирдза — ее звали Мирдза Краулиньш, — сдержанно возразила, что никогда никому не позировала, разве только перед фотографическим аппаратом, где-нибудь на пикнике, но Викторс неожиданно обнаружил, что может быть первоклассным оратором. Кончилось тем, что она приняла навязанную им позу, но, боже мой! — как это оказалось неестественно, натянуто, неловко! Викторс готов был бранить себя последними словами — ведь можно же было, не обращаясь к девушке, подкрасться и попытаться сделать набросок! А теперь ничего, ну просто совсем ничего не получалось!

Был субботний день. Помучившись часа полтора, измучив свою добровольную жертву, Викторс угрюмо захлопнул этюдник. Это с ним случалось часто — увидеть, но не победить. Материя непреклонна. Она редко переходит в видение. Теперь эта девушка будет сниться ему много ночей подряд, но по утрам, вскочив с постели, он ни разу не воскресит своих ночных видений. Краски окажутся неподатливыми, жухлыми, линии будут оборачиваться насмешливыми кривыми, задумчивость на этом нежном лице превратится в гримасу недоумения, все духовное, тонкое станет грубым, материальным, и он, разочарованный неудачник, однажды соскребет все с холста тупым мастихином и швырнет подрамник подальше, чтобы он не напоминал о неудаче. Их у Викторса и так слишком много…

Девушка вдруг робко спросила:

— Может быть, приехать завтра?