Александр Коваленко - Каменный пояс, 1976

— Товарищ генерал, не натягивайте, не натягивайте, она тут аккурат стоит, — шептал хриплым голосом Власьяныч, напряженно следя, как леска, пузыря воду, шла из глубины. Потом она резко дернулась в сторону, рванула, и Горюнов, от удара уронив фуражку, начал быстро разматывать катушку: «Есть! — командирским голосом выкрикнул он, — готовь тару, сержант!» Рыба ушла в глубину, и леска остановилась. «Травите полегоньку», — снова зашептал лесник, округляя белесые с выгоревшими ресницами глаза, — это она, злодейка, моих утят на прошлой неделе слопала. Должно, агромадная, стерва…»

Генерал, толстыми пальцами в рыжих волосах осторожно перебирая леску, добродушно цедил: «Ну, ну, давай, милая, вылазь. Нажировалась, пора и честь знать». Леса не поддавалась, и Власьяныч, оценив ситуацию, уже стянул сапоги, шевеля белыми рыхлыми пальцами ног. «Идтить?» — спросил он у командира. «Погодь, я сам», — генерал ловко скинул галифе, держа одной рукой натянутую струну, не охнув, сошел в воду и погрузился до плеч, сверкая медным, загорелым загривком. Подплыв, он нырнул, шумно выпустив воздух под водой, долго возился в глубине и, как тюлень, резко, с водоворотами, выгреб, отплевываясь: «Тащи!» — закричал он. Лесник быстро начал травить, увидев темное бревнообразное тело рыбы, нехотя идущее к свету: «Сом! Сом, товарищ генерал. Откуда он здеся?» Потом он с леской и сачком зашел до колен, нагнулся и через секунду перевалил в сетку тяжелое, с мутно-зелеными боками и белым животом туловище усатой могутной рыбы. «Славно порыбалили, — басил, одеваясь, генерал. — Ты, сержант, на каком фронте так подсекать наловчился?..»

— На Карельском, товарищ генерал. У нас вся война, почитай, как рыбалка была — то они нас подсекут, то мы их. Глухоманные места были.

— А я на Северо-Западном, под Калинином. Тоже мокрятины хватало — два года не просыхали.

— Зато уж и поперли его, товарищ генерал, как волка на травле…

— А что, у тебя осенью охота добрая? — складывая снасти в рюкзак, спросил Горюнов.

— А как же. У нас и лоси имеются, и серого подстреливаем. Места глухие, была бы бумага…

— Лицензия будет, сержант. Готовь зверя, я в Забайкалье после войны без козлятины не приезжал в часть.

— Чего нет, того нет, а лося я вам подберу отменного…

Ветераны возвращались к кордону, еще издали заметив, как Грачев с женщинами орудовал вокруг самодельно сложенной на поляне печки с прокопченной трубой. Ведерный чугунок стоял, до половины уходя в пламя, пузырясь ключевой кипящей пеной. Профессор — с бицепсами борца, с загорелой, в голубиных родинках спиной — с размаху ловко колол на чурки поленья, с удовольствием всхрапывая, как конь, и отбрасывая капли пота со лба.

— Первая ушица готова — окунишки, ерши. А вас с какой добычей? — весело спросил он, и было видно, что полностью раскрепостился, сбросил с себя налет официальной значительности и был сейчас свойским, заправским компаньоном.

— У нас — гвардейская, — торопливо провозгласил Власьяныч и с уважением посмотрел на генерала, который степенно нес садок со сложенной в кольца рыбой, — товарищ генерал по мелочи не работает…

— Вы понимаете, коллега, интегрирование по объему требует применения функции Лапласа в частных производных, но граничные условия в вашей задаче неясно выражены. Жесткое закрепление диктует… — говорил между тем Кукша, осторожно неся лубяную корзиночку с ягодами, имея в виду Кирпотина. Доцент, растерянный, не зная, как держать себя в простецкой ректорской компании, как за спасительный якорь, держался за Кукшу, и разговор их был осторожный, прыгающий, словно отгораживающийся от здорового лесного духа, которым были исполнены Грачев, Горюнов и даже женщины — в купальниках, орудующие возле рыбы. Дарья Андреевна Широкова, войдя во вкус, потрошила сама, оживленно о чем-то беседуя с профессоршей, будто она всегда на равных была в этой компании, варила тройную уху и сдабривала перцем наваристую жидкость. Она немного свысока относилась к чудаковатому мужу и считала, что он — с его добросовестностью и трудолюбием — заслуживал большего. Если бы только умел ладить с людьми! Предчувствия возможных изменений в его положении заставляли ее сейчас находить общие темы с супругой ректора — пикантной сухощавой женщиной, бывалой спортсменкой и походницей, молодящейся под тридцатилетнюю и использующей в своем лексиконе соленый студенческий жаргон. Вдвоем они приготовили уху, вдвоем, весело перебрасываясь остротами над заскорузлостью мужчин, соорудили коптильню для свежей мелочи и сейчас регулировали дым под листами кровельного железа, обсуждая достоинства вкуса свежекопченной рыбы:

— Мы со Стальревом в голодуху, когда в Сибири были, из коптильни по суткам не вылезали. На Енисее жерех чудесный, но быстро портится. Так мы его на зиму сколько коптили — весь чулан в связках, — отмахивая дым чумазой рукой, говорила профессорша.

— Я считаю, поторопились мы с сокращением, — упрямо наседал на Грачева генерал, хватанув первую стопку и аппетитно закусывая вареной сомятиной, — армия, она всегда хребет государства, я вот с шестнадцати лет в строю, с дальневосточной — и почему крепок? Дух во мне не слюнтяйский, не хлипкий. Скажут: будь готов — я готов. На коне или на транспортере — никакие годы не в счет…

Кирпотин, аккуратно подставляя хлеб под зачерпнутую уху, деликатно переговаривался с Кукшей, быстро сообразившим, что не зря ректор пригласил сюда обыкновенного доцента, и теперь проверявшим научную эрудицию механика.

— Задача на траекторию случайного полета группового тела в принципе решена при запуске первого спутника, — гудел он над ухом Кирпотина, беспокойно думающего о том, как теперь дома и пришла ли, наконец, Олюшка с выпускного гуляния. — Однако в техническом применении принципа независимого действия сил есть ряд трудностей чисто математического плана… — продолжал Кукша.

— Очень душевно написана Николаем Алексеевичем эта история, — захмелев, откровенничал Власьяныч, обращаясь к Дарье Андреевне, понравившейся ему своей простотой и обходительностью, — как они, сердешные, приехали к губернатору и просют: дозволь мужей повидать. А тех привели, глядь — они седые волосом, и на руках — кандалы. Слеза прошибает, когда читаешь…

Дарья Андреевна тоже беспокоилась, как там их дочь, впервые надолго загулявшая после выпускного, но она помнила свои белые ленинградские ночи, восторженные речи инженера Широкова, его бесшабашные, увлекающие замыслы — езду на паруснике по Финскому заливу, накрененные, гудящие от ветра мачты, соленые брызги и соленые поцелуи, и, чуточку опьянев, она готова была простить дочь за безразличие к родителям, за долгое отсутствие и детскую жестокость по отношению к отцу, торт которого Оля едва, на бегу, попробовала. «Разве мы не такими были, — думала Даша, — убегали от родителей в общежития, целовались с прыщавыми мальчишками. От этого не уйдешь…»