Эндрю Каплан - Homeland. Родина Кэрри

А что же с ней самой? С ее безумием?

Черт подери, надо выпить. И врубить джаз.

Стоило включить айпод, как в дверь постучали.

На пороге стоял Демпси: в форменной рубашке и брюках, совсем пьяный (догнался после загородного клуба). От его взгляда Кэрри вздрогнула. Дьявол, капитан и правда красавчик.

— Скажите честно: вы женаты? — спросила Кэрри.

— Какая разница? — ответил он, не сводя с нее взгляда синих глаз.

— Да что вам, жалко сказать? Так вы женаты?

— И да и нет, — ответил капитан, словно брак — это нечто вроде командировки или временного назначения.

— О нет, — обронила Кэрри.

Демпси ввалился к ней в комнату, и они столкнулись, сцепились, будто два атома. На ходу они срывали с себя одежду и целовались так, словно вот-вот наступит конец света. Повалились на кровать; Кэрри обвила ногами его бедра, он вошел в нее, и в тот же момент краем уха она услышала два хлопка взрывов, а вслед за ними — пулеметную очередь на том берегу Тигра.

Абу Аммара — или Уалида — в кандалах привели в допросную. Здесь, среди голых бетонных стен, не было ничего, только два деревянных стула. Кэрри жестом велела узнику сесть.

— Salaam alaikum , — поздоровалась она и так же, жестом, попросила конвоиров выйти.

Уалид не ответил традиционным « wa alaikum salaam ». Это был жилистый мужчина с коротко стриженными волосами и всклокоченной бородой, в оранжевом тюремном комбинезоне; каждые несколько секунд он подергивал головой.

Интересно, нервный тик у него врожденный или появился в тюрьме, после допросов?

Он едва взглянул на Кэрри: на ее синий хиджаб, джинсы и армейскую толстовку. Говорить от него не требовалось, Кэрри и так все поняла: она для него — враг. Некоторое время оба сидели молча. Кэрри старалась не двигаться, чтобы скрытое записывающее оборудование на ней — и миниатюрная камера в том числе — сработало как надо.

— Знаете хадис Абу Исы ат-Тирмизи, в котором говорится, как пророк, да благословит его Аллах и приветствует, сказал: «Лучший из вас тот, кто добрее к своей жене»?

Узник дернул головой, однако на Кэрри он по-прежнему не смотрел. Только моргал, часто-часто, как птица.

— То есть топить и жарить током меня не будут? — уточнил он на иракском наречии. — Ты, значит, добрый полицейский?

— Можно и так сказать. — Кэрри улыбнулась. — Мне нужна ваша помощь, Ассайид Уалид Карим. Знаю, вы скорее умрете, чем согласитесь помочь, но подумайте: одно мое слово, и вы покинете эти стены. — Кэрри неопределенно махнула рукой.

— Я тебе не верю. Даже если бы ты говорила правду, я бы все равно скорее умер, чем помог тебе. Если честно, — он подался вперед, — мне ток и вода даже больше по нраву, чем твоя тупость.

— Вы мне поверите, Уалид Карим. Вас ведь так зовут?

Пленник безуспешно попытался скрыть потрясение. Выходит, Кэрри угадала с именем.

— Я Абу Аммар.

— А как же бедный Ясир Арафат? Вы украли у него kunya. — Она саркастично поморщилась. — Послушайте, нам обоим выгодно говорить правду, так дело пойдет легче. Вы Уалид Карим из племени Абу-Риша и командир «Танзим Кайдат аль-Джихад фи Биляд ар-Рафидаин» [29] ««Аль-Каида» земли Двуречья» ( араб. ). , который мы, несчастные американцы, знаем как «Аль-Каида» в Ираке. Вы родом из Рамади, из района Эт-Таилаа-эш-Шаркийя, что к югу от реки, недалеко от больницы.

Карим пристально взглянул на нее, едва дыша и подергиваясь. Три дня Кэрри и Уарзер ютились в доме у дядюшки Уарзера в Рамади, соблюдая полную конспирацию. Кэрри выкрасила брови в черный цвет, надела карие контактные линзы и полную абайю, тогда как Уарзеру пришлось поднять все семейные и племенные связи. В итоге они выяснили настоящее имя Карима, узнали, где живет его семья. Кэрри и Уарзер отправились к ним: Уарзер прикинулся бывшим заключенным Абу-Грейб, мол, сидел вместе с Каримом, и его родные прониклись к Кэрри доверием.

— Я была у вас дома, — сообщила Кэрри. — Говорила с вашей матерью, Азирой, с вашей супругой Шадой. Подержала на руках ваших детей: дочку Фару и сына Джабира. — Кэрри показала ему руки. Было видно, как с каждым словом ее осведомленность ужасает Карима все больше. — Ваш сын Джабир такой красавчик, но он еще слишком молод и не понимает, что значит быть шахидом, мучеником. Он просто тоскует по отцу. Откройтесь мне, и уже через пару часов вернетесь домой, обнимете его. Обещаю.

— Врешь, — сказал Карим и передернулся. — Я лучше позволю тебе убить моих детей, чем помогу тебе.

— Господь велик. Я бы ни за что не убила вашу семью, Уалид. Вы сами ее убьете.

Карима перекосило от омерзения.

— Как ты можешь говорить такое? Что ты за женщина?!

— Я лишь пытаюсь спасти вашу семью. Вспомните хадис Абу Исы. — Кэрри прикусила губу. — Я хочу спасти вас, sadiqi [30] Друг мой ( араб. ). .

— Не смей называть меня так. Мы не друзья и никогда ими не будем, — ответил Карим, яростно сверкая глазами: ни дать ни взять, ветхозаветный пророк.

— Все мы люди. Если вы не поможете мне, «Танзим», не дай бог, — Кэрри воздела руки к потолку, — обезглавит ваших детей, и я не смогу этому воспрепятствовать.

— Мои братья ни за что…

— Что они сделают с предателем, murtadd ? — произнесла она так, словно плюнула Кариму в лицо, назвала его отступником. — Как обойдутся с его семьей? С бедной матерью? Женой и детьми?

— Они тебе не поверят, — отрезал Карим.

— Еще как поверят. — Кэрри кивнула. — Поверят, стоит им увидеть, как американские морпехи приносят вашим родным подарки: большие новые телевизоры и деньги, как ремонтируют и красят ваш дом. Поверят, когда племена Дулаим и Абу-Риша разнесут по всему Анбару весть о том, как вы помогли американцам и теперь подумываете принять христианство. Ваши братья не захотят в это верить, но своими глазами увидят подарки, увидят, как вашу семью защищают американские солдаты… которые в один прекрасный день куда-то исчезнут. И тогда ваши братья придут, дабы свершить правосудие.

— Ах ты шлюха…

— Что говорится в хадисе на такой случай? Вы можете покинуть это страшное место прямо сегодня. Отправляйтесь домой, Уалид, станьте снова мужем вашей жене и отцом Фаре и Джабиру, забудьте о нужде и опасностях до конца жизни. Пора выбирать. — Кэрри взглянула на часы. — Я скоро уйду. Что бы вы ни выбрали, обратного пути не будет.

Долгое время Карим ничего не говорил. Кэрри оглядывала голые стены, размышляя о том, что здесь творилось. Возможно, о том же думал и пленник.

— Это грех, — произнес он наконец.

— Во имя большого добра. Вы отрезали головы невинным, Уалид, так что не вам рассуждать о грехе.

Он прищурился на Кэрри.

— Невинных нет. Я грешен, да. А ты?

Помедлив немного, Кэрри кивнула.