Джесси Келлерман - Чтиво

— Думаю, легко.

— Что?

— Проживете до ста.

Старик вытаращился.

— Хмырь.

— Я в том смысле…

— Все понятно. Хмырь болотный.

— Извините, — сказал Пфефферкорн.

— Пф-ф. Помяните мое слово: Билл в сонме великих. Впору вытесать его имя на горе Рашмор. Может, я этим займусь.

— Марк Твен? — уточнил Пфефферкорн.

— Милейший человек. Не то что пиздюк Натаниэль Готорн. [4] Натаниэль Готорн (1804–1864) — признанный мастер американской литературы, внесший большой вклад в становление жанра рассказа. Вы писатель?

— Вроде как.

— Издавались?

— Слегка.

— То бишь.

— Один роман, — сказал Пфефферкорн. — В восьмидесятых.

— Заглавие?

— «Тень колосса».

— Дерьмовый заголовок, — сказал Сейвори.

Пфефферкорн потупился.

— Не коммерческое название, — сказал Сейвори.

— Да, покупали плохо.

— А я что говорю! — Старик подпер языком щеку. — Надо было назвать «Кровавая ночь».

— Что?

— Или «Кровавые глаза». Вот кассовые названия. Видали? Даже не читая, в полминуты придумал два отменных заголовка.

— Книга о другом, — сказал Пфефферкорн.

Сейвори окинул его взглядом:

— Вы ни черта не смыслите в бизнесе, м-да.

— Не обращай внимания, — сказала Карлотта. — Сейвори любит напустить важность. Билл держит его по привычке либо из жалости. Видит бог, теперь агент ему не нужен. — Она смолкла. — Ну вот. Говорят, от настоящего времени не сразу избавишься.

Пфефферкорн сжал ее руку.

— Спасибо, что приехал, Артур.

— Не за что.

— Ты не представляешь, как это важно. Все эти люди… — Карлотта кивнула на разбредавшуюся толпу, — они по-своему милы, но нам не друзья. Нет, в каком-то смысле мы дружим, только надо помнить — это Лос-Анджелес.

Пфефферкорн кивнул.

— Я знаю, что обо мне говорят, — сказала Карлотта. — Дескать, несильно опечалена.

— Перестань.

— Никто не знает, как я по нему плакала. Только нельзя вечно биться в истерике. Это неестественно. Видала я вдов, которые день-деньской рвали на себе волосы. Какая-то в этом мерзкая театральность. Между прочим, они мгновенно утешались, когда им оглашали сумму наследства.

Пфефферкорн усмехнулся.

— Пусть думают что хотят, — сказала Карлотта. — Все это формальность. Только для других. Настоящий кошмар весь мой, и начинается он, когда я одна.

Рука об руку, сквозь тучи мошкары они шли по кладбищу. От сочной травы парило, Пфефферкорн ослабил галстук.

— Я думала, из-за похорон пустого гроба служители меня достанут, — сказала Карлотта. — Но они вели себя мило. Весьма обходительны с горюющими.

— Еще бы.

— Только не от душевной щедрости, — продолжила Карлотта. — Ужас, сколько заламывают! Одни только цветы, с ума сойти. Я уж молчу насчет розысков. Но я глазом не моргнула. Ищите, говорю, сколько бы ни стоило. Правда, сейчас мелькает мысль — может, они нарочно тянули время, чтобы меня выдоить?

— Надеюсь, совесть не позволила.

— Кто знает, — сказала Карлотта. — Деньги есть деньги.

Под зонтиком они ждали, когда парковщики подгонят машины.

— Твоя, — сказала Карлотта.

Пфефферкорн глянул на ярко-синюю прокатную малолитражку.

— Из пункта А в пункт Б, — сказал он.

Подали машину Карлотты — сияющий перламутрово-серый «бентли», словно только из салона. Взопревший служитель распахнул дверцу.

— Рад был тебя повидать, — сказал Пфефферкорн. — Несмотря на обстоятельства.

— Да. — Карлотта мешкала с прощальным поцелуем. — Артур. Тебе вправду надо ехать? А то, может, задержишься? Не хочу так расставаться. Давай заглянем ко мне и выпьем. — Она шлепнула себя по щекам. — Господи, ты ж никогда у нас не был.

— Да нет, был. На его пятидесятилетии, помнишь?

— Вечность назад. Мы давно переехали.

В тоне ее слышался укор. Пфефферкорн прекрасно знал, сколько лет они не виделись. А кто виноват? Однако, вспомнив повод нынешнего приезда, Пфефферкорн устыдился своих затаенных обид. Но мешкал, боясь растормошить дремавшую неприязнь. Зачем-то взглянул на часы, хотя до рейса было еще полно времени, из мотеля он выписался, и оставалось лишь вернуть прокатную машину. Он сказал, что поедет следом, и попросил Карлотту не гнать.

Новый дом четы де Валле заставил Пфефферкорна пересмотреть свое шаблонное представление о типичном особняке Беверли-Хиллз, сложившееся после визита в их прежнее жилище. Охраняемый непроглядными живыми изгородями и двойными железными воротами, дом будто соткался из воздуха, внезапно возникнув за последним крутым поворотом извилистой дороги, сквозь густую зелень змеившуюся к северной оконечности бульвара. Восхищали архитектурный замысел и сноровка, сумевшие скрыть этакую громадину, которая возникала лишь в последнюю секунду. До сей поры Пфефферкорн считал, что строение в непретенциозном колониально-испанском стиле, довольствующемся скромными материалами, обладает большей домашностью, нежели суперсовременные клетки из стекла и стали или грузные неоклассические изыски с фасадной колоннадой. Теперь он думал иначе. Порождение земли и глины, этот дом вздымался, раздувался и набухал. Обилие башенок и балкончиков. Прям доблестный последний бастион, противостоящий захватчикам. Впечатление осажденной крепости усиливали камеры наблюдения, объективы которых посверкивали сквозь листву. Наверное, хозяин оборонялся от какого-нибудь сбрендившего поклонника, подумал Пфефферкорн. Или это пример того, как возросшее благосостояние требует соответствующей обособленности?

Карлотта передала «бентли» на попечение дворецкого и сказала Пфефферкорну, чтобы он оставил свой ключ в зажигании.

— Джеймсон позаботится. Верно, Джеймсон?

— Мадам.

— Только не поцарапайте. Машина прокатная.

Через громадную резную дверь Пфефферкорн проследовал в вестибюль и, миновав его, очутился во внутреннем дворе, благоухавшем цитрусами. Журчал мозаичный фонтан. По стойке «смирно» в вазах стояли цветы. Расставленные шахматы ожидали игроков. Кресла — задниц. Портреты улыбались, виды манили, изваяния простирали длани. Все предметы, живые и неодушевленные, функциональные и декоративные, выглядели бесподобно, включая белую комнатную собачку, приветственно очнувшуюся от дремы.

— Поздоровайся, Боткин, — сказала Карлотта.

Пфефферкорн нагнулся почесать песика за ухом. Судя по шелковистой шерстке и приятному запаху, за собакой трепетно ухаживали. Собачью шею украшала призерская лента. Пес опрокинулся на спину, и Пфефферкорн погладил ему пузо. Животное радостно тявкнуло.

Чувствуя, что этого ждут, Пфефферкорн попросил экскурсию по дому. В сопровождении пса, рысившего за хозяйкой, обошли комнату за комнатой. В подвале осмотрели бассейн, который Билл ежедневно переплывал сотню раз. В домашнем театре Пфефферкорну вручили тяжелый, как словарь, дистанционный пульт, поднимавший и опускавший занавес. Заглянули в танцзал, где четыре вечера в неделю Карлотта занималась с партнером-профессионалом, и музыкальную гостиную, забитую всевозможными инструментами, хотя ни один из супругов де Валле не обладал даже относительным слухом. На клавесине стояла фотография Боткина, запечатлевшая получение призерской ленты.