Владимир Прасолов - Северный ветер

Все, абсолютно все органы сыска во всех подразделениях всех ведомств были подняты на ноги, фотография Вангола была размножена огромным тиражом и доставлялась срочно. В сопроводительной было сказано, что разыскиваемый, особо опасный государственный преступник, должен быть взят живым, несмотря на любые потери при задержании. Только живым. Уже одно это требование с припиской о неукоснительном его соблюдении и персональной ответственности вызывало бешенство у оперов всех мастей советского сыска.

В Москву Арефьев прибыл в середине октября, начальник уголовного розыска, отправлявший группу Арефьева в командировку, уже давно был на фронте, новый начальник отдела, выслушав доклад Арефьева об уничтожении банды Остапа, долго пытался найти какие-то документы, потом махнул рукой:

— Ладно, я думал, ты на фронте давно, потом разберемся. Тут разнарядка: три человека от нашего отдела — в особый отдел армии. Ты как, не возражаешь?

— Если это на фронт, не возражаю.

— На фронт, не на фронт, не знаю, документы получишь в кадрах, приказ я сегодня подпишу. Давай, давай, дорогой, тут головняка столько…

Арефьев спустился в дежурку. Усталый сержант, дежурный по отделу, налил ему кружку крепкого чая. Пока он пил чай, поступило три звонка — два ограбления и убийство. Дежурные группы работали практически без отдыха.

— И так каждый день. Квартиры взламывают, народ из города бежит, все ценное с собой, их в подворотнях и на вокзалах режут. Уже расстреливаем на месте, по указу, если с поличным, а толку… Так что, считай, тебе повезло, лейтенант, на фронте, наверное, легче.

Только сутки пробыл Арефьев дома, рассказал все, выспался и убыл по новому месту службы. Особистом в заградотряд, который срочно направлялся в район Можайска для фильтрации личного состава и формирования из бойцов частей для обороны Москвы. По городу ползли слухи о том, что войска под Москвой отступают и немцы вот-вот начнут штурм города. Об этом ему рассказала мать. Он отшутился и не поверил.

На самом деле было еще хуже. Войск под Москвой для ее обороны не было вовсе. В этом Владимир убедился, когда получал инструкции в особом отделе «группы войск генерала Рокоссовского», как условно называли будущее войсковое соединение, которое и должно было любой ценой удержать врага на так называемых «дальних подступах» к столице. Передовые группировки немецких войск по сути беспрепятственно двигались к Москве и были уже в ста сорока — ста шестидесяти километрах. Немцы просто не поверили, что путь на Москву открыт. Они педантично подтягивали резервы, готовились к следующему броску, который стал бы, по их мнению, завершающим. Они невольно сделали паузу, которая нужна была Жукову и Рокоссовскому как воздух. Резервы из глубины России не успевали, необходимо было заткнуть огромную дыру, образовавшуюся во фронте прямо перед столицей, туда бросили все, что было. Даже самое ценное для армии — курсантов военных училищ Москвы и Подольска. Прошедшие подготовку будущие офицеры легли навсегда в промерзшие, выдолбленные наспех окопы с винтовками и гранатами против авиации и танков.

Немцы, уничтожая очаги сопротивления, теряли время, но не теряли свою живую силу. Потери наших войск были просто несопоставимы с потерями врага. Это были не плановые оборонительные потери, расписанные в академических учебниках, это были катастрофические потери при поражении. Поэтому немецкое командование и объявило на весь мир о взятии Москвы как о свершившемся факте.

Поспешили немцы, поторопились, в России так нельзя. Россия имеет необычайное качество — в самых тяжелых ситуациях находить силы для борьбы, и когда противник уже расслабленно предвкушает победу, он получает по зубам. Получает так, что еле уносит ноги с этой земли. Так было много раз в истории, даже в той, которую не укрывали, сжигая старославянские рукописи, немецкокровные российские императоры Романовы.

Германский Генштаб, состоявший из опытнейших военных, в отличие от пропагандистской кампании Геббельса, гнавшей армии вермахта вперед, с тревогой ожидал наступающих морозов, зная, что войска не имеют зимнего обмундирования, танки не приспособлены к боевым действиям в условиях русских морозов, запасов зимней солярки просто не существует. Об этом даже пытались доложить Гитлеру, но доклад не прошел дальше канцелярии рейхсминистра пропаганды. Зимовать армии должны в Москве — таков был категоричный приказ фюрера. И это была ошибка.

Владимир попал на сборный пункт под Можайском. Его определили на прием и проверку задержанных, выходивших из окружения на этом участке фронта. Установление личности, анализ документов на подлинность — штука не простая. Этому он обучался еще на спецкурсах школы милиции, что очень пригодилось ему сейчас. Главная задача — проверяя всех выходивших из окружения и отступавших солдат и офицеров, не пропустить вражескую агентуру, предателей и дезертиров. Выявлять всех подозрительных и задерживать до полного выяснения личности и всех обстоятельств. При этом максимально оперативно обрабатывать документы, устанавливать личности при их утере и… отправлять и отправлять на формирование новых воинских подразделений, которые должны были немедленно уходить на оборонительные рубежи, которые день и ночь строили под огнем и бомбами тысячи женщин, стариков и детей.

Получалось, что немцы перемалывали наших солдат значительно быстрее, чем их успевали отправлять на фронт. Эта мысль сверлила мозг Владимиру, но он понимал, что она опасна и поделиться этим ни с кем было нельзя. Просто поговорить. Что же происходит? Он пытался понять это во время допросов солдат и офицеров, нескончаемым потоком идущих через его кабинет. Но это была трудная задача. Мало кто знал правду. А кто и знал, молчал, кому охота голову подставлять под пули. За распространение паникерских слухов — тоже трибунал. Расстреливали дезертиров и паникеров рядом, в овраге. Там их раздевали до исподнего и стреляли в затылок. Шинели, сапоги, ремни и форму тут же упаковывали в тюки и увозили. Недалеко, в здание фабрики, где эту одежду стирали, чинили, и она выдавалась другим солдатам, кому могла еще послужить. Все происходило обыденно и не вызывало никаких эмоций. От этого Арефьеву, только что приехавшему из Москвы, было не по себе. Его просто жуть брала. На следующий день он подал рапорт с просьбой о переводе в строевую часть, на фронт.

Владимир долго сидел у штабного блиндажа. Ждал, думал, его вызовут и откажут в переводе. Как ни странно, его рапорт начальник подписал молча, не задав ни единого вопроса. Он просто посмотрел внимательно в глаза Арефьеву и подписал бумагу. Наверное, он понял, что этому лейтенанту лучше быть на фронте, здесь он не сможет. Когда Арефьев выходил из кабинета начальника, навстречу попался знакомый офицер связи особого отдела.