Владимир Прасолов - Северный ветер

— Оставьте, я быстро управлюсь. — Ошана забрала из рук профессора птицу.

— Я конями займусь, — сказал Макушев, выходя из чума.

— Я тоже, — подхватился следом Арефьев.

Утром, тепло попрощавшись с Ошаной, они покинули ее стан и углубились в тайгу. Таежные тропы, в которых безошибочно разбирался Вангол, через неделю вывели их к северной оконечности Байкала. Здесь, на скалистом берегу, они расстались. Семен Моисеевич, Нина и Владимир пошли на Иркутск. Вангол, Макушев и Арефьев, огибая великое «море» с востока, — на Улан-Удэ. Только в начале октября они вышли к небольшой станции. На запад шли и шли воинские эшелоны…

«Пуля дура, штык молодец!» — в суворовские времена эта поговорка, может, и была верна, да только не сейчас. Пуля уже не та, больше тысячи метров в секунду летит и на таком же расстоянии разит наповал. Суворову бы такие винтовки, наверняка по-другому сказал, что-нибудь вроде: «Умная пуля штык бережет… или жизнь бережет». А штык он, конечно, молодец, только им владеть суворовские солдаты по многу лет обучались, а тут… в чучело соломенное кольнуть разу не успели — и в атаку. В Гражданскую что творилось, но такого не было, чтоб вот так, сдуру, под пулеметы, рота за ротой… Нешто народ не жалко отцам-командирам. Вон они в блиндаже матерятся по телефону, а толку… Два дня в окопах, а от батальона меньше ста человек осталось, и у тех желания в атаку ходить уже нет никакого. В глазах один страх да обреченность. Зазря замполит орал перед атакой про штыки, зазря сковырнулся, прошитый пулеметной очередью, прямо на бруствере, шага не успел сделать. Атака захлебнулась кровью и озлоблением. На кой… нам эта высотка, когда справа да и слева уже тихо, канонада за спину ушла, ясно дураку даже, отходить надо… немцы орали из своих окопов: «Русские, идите к нам кушат ваша тушенка!»

Волохов докурил самокрутку и встал в траншее — ноги затекли. Ночь была звездная и тихая. Немцы не стреляли. Изредка пускали осветительные ракеты, которые гасили звездное небо. Иван нашарил в подсумке с десяток патронов. Выложил их на тряпицу, протер каждый и убрал назад. Полторы обоймы да обойма в винтовке — все, что осталось. Немцы не дураки, поняли небось, что мы выдохлись. Завтра, если пойдут, воевать с ними нечем будет, остались только штыки и злость. Злость и обида за то, что как малых детей, играючи, немец лупит. Напролом не идет, сунулся, получил по зубам и не рыпается. Зарылся в землю и долбит минами с перерывом на обед, а мы в атаку на пулеметы, под эти мины… Эх, глупо, помирать не хочется, да, видно, придется, вон они, ребятишки, лежат, землей от взрывов едва присыпанные… раненые с нейтралки дотемна кричали, теперь умолкли. Кто за ними под пули полезет? Пробовали двое, там и остались. Немец все пристрелял, каждый кустик, каждую ложбинку, сволочь.

По цепочке передали: Волохова к командиру.

«На кой я им понадобился?» — подумалось Ивану.

Бросив винтовку за плечо, он, чуть горбясь, пошел по траншее к наблюдательному пункту. В траншее все дремали, кто как, привалившись к земляной стенке, сидя, стоя, держась за винтовки, уронив голову с посеревшим лицом и бескровными губами. Грязные бинты, волглые рваные шинели, заскорузлые от сырости и грязи руки и совершенно безразличные, тупые от усталости лица. Комбата капитана Серебрякова убило на второй день, еще не успели толком окопаться, — бомбежка — и его порвало в клочья; комиссар лег в землю сегодня. Из ротных за эти дни уцелел один, самый молодой, лейтенант Афанасьев, он и ждал Волохова в блиндаже.

— По вашему приказанию…

— Устраивайтесь, рядовой Волохов, разговор есть, — прервал его лейтенант.

Волохов, аккуратно загнув полы шинели, сел на корточки.

Лейтенант долго молчал. Подсвечивая себе керосиновой лампой, он пытался что-то рассмотреть на карте. Водил по ней пальцем, что-то беззвучно шептал, хмурился и всей пятерней ерошил короткие волосы. Волохов прикинул: совсем пацан, лет двадцать, ну, двадцать два от силы. Белобрысый, выше среднего роста, нескладный, с очень выразительными серыми глазами, они, в отличие от всего остального, были далеко не детскими.

— Как там у вас?

— Тихо.

— Я не про то, как настроение?

— Да какое может быть настроение, когда брюхо пустое да морда набита?

— Думай, что говоришь, рядовой… — раздался голос из темного угла блиндажа.

— А я и говорю, что думаю… — не оборачиваясь, ответил Иван.

— Это тебя в лагерях огрызаться начальству обучили, встать, шкура, панику разводишь!

— Не ори, не спужаешь, — спокойно ответил Волохов, даже не шевельнувшись.

— Да я тебя!..

— Хватит, товарищ лейтенант, не до того сейчас, вы ранены, лежать должны, вам психовать вредно, — залепетал женский голос в том же углу.

Медсестра — узнал Волохов голос. Жива еще, бедная девка, ладно, мужики, зубы стиснул, сходил по нужде в траншее, лопатой выбросил, и все, а она, дуреха, каждый раз под пулями в лесочек ползает. Хоть бы кто сказал ей, да кто ж скажет… Ольга ее зовут, кажется… Красивая девка. Глаза у нее удивительные, необычные… Один синий, а другой зеленый, как такое бывает?..

— Рядовой Волохов, примете первый взвод третьей роты. Там двадцать два человека в строю, не считая легкораненых. Командир взвода убит, командиры отделений тоже. Знаю, что вы воевали в Гражданскую, вижу, опытный боец, нужно взять эту высотку, выбить немца, выполнить приказ командования. Последний полученный приказ. Уже сутки связи с полком нет. Вероятно, мы в окружении, значит, теперь что вперед, что назад — все одно немец. Назад приказа не было, значит, вперед.

— Товарищ лейтенант, сколь людей уже положили, нельзя вот так в лоб вперед, нельзя…

— Вот и я говорю, надо придумать что-то, но выбить немца необходимо. Они думают: все, мы выдохлись…

— Правильно думают.

— Правильно-то правильно, только мы не выдохлись, а просто… устали.

— Боеприпасов осталось на десять минут боя.

— Знаю.

— Двое суток не жравши…

— Знаю.

— Раненые…

— Все знаю, рядовой Волохов, но немца с высотки выбить надо!

— И что дальше?

— Выполним приказ. Выбьем немца и…

— И погибнем…

— Если этого требует Родина — погибнем! — заорал из угла раненый особист. — И если ты с этим не согласный, я прям счас тебя, шкура, расстреляю!

— Тихо, тихо, рана откроется, Алексей Алексеевич! — запричитала медсестра, удерживая порывавшегося встать раненого старшего лейтенанта.

— А кто немца бить будет, если вот так, сдуру, людей класть? А? — тихо проговорил Волохов. — С тебя, старлей, вояка — только перед строем расстреливать сопляков напуганных! Кто их учил воевать, кто? Кто супротив танка с винтарем выйдет, ты? Потому не ори и не дергайся, дай разобраться людям, как поступать. Ежели что, потом увидим, кто сволочь, а кто нет. Токо до того времени надо дожить и немца изничтожить. — Все это Волохов говорил тихо, вполголоса.