Виктор Логунов - Страницы незримых поединков

Не густо. Михайловский внимательно проверил, проанализировал все военкоматские данные, сделал несколько запросов, но теперь ему хотелось получить какие-то личные впечатления об этом человеке.

С первого раза знакомства не получилось, но кто-то из доминошников привычно зацепил Пронина: давай, мол, не отрывайся от стариковского коллектива, а то ты от живых людей отвыкаешь со своими альбомчиками с картинками. И на следующий день Михайловский заглянул в этот двор с толстым свертком в плотной желтой оберточной бумаге.

Снова доминошничали, и снова Пронин, худой старик с крупными грубыми чертами лица, нелюдимо сидел в сторонке. Когда играть надоело, а жены еще не звали обедать из-за тюлевых занавесок, Михайловский заговорил, что сегодня удачно сменял Добужинского на Глазунова.

Пронин оживился:

— Позвольте взглянуть.

Бережно взял альбом в руки, обтянутые по-старчески веснушчатой кожей, и жадно, с завистливым наслаждением стал листать. И Михайловский, сам тоже заядлый коллекционер, безошибочно понял, что такого Добужинского у Пронина нет.

Окончательно потеряв к себе интерес доминошников, поговорили о том, что альбомы раньше лежали и по цене были доступны, а сейчас подорожали, а все равно, прозевал — уже не достанешь, похвастались последними приобретениями, и Пронин, поколебавшись, пригласил:

— Если не торопитесь, зайдите, я вам свою коллекцию покажу, что-нибудь и на обмен найдем.

Михайловский шутливо вздохнул:

— Увольнительная моя от жены кончилась, влетит мне…

Пронин усмехнулся. На втором этаже загремел двумя ключами — плоским и обычным, на всякий случай по привычке оглянулся, открыл, впустил гостя, захлопнул дверь, накинул цепочку.

— Прошу в мою берлогу.

В квартире все было чисто и прибрано, кровать аккуратно заправлена, посуда вымыта и ровно расставлена в буфете, но не чувствовалось здесь того уюта, который могут навести только женские руки.

Пронин будто прочитал мысли:

— Один живу. Вот альбомами, книгами занимаюсь — вроде полегчает. А иной раз совсем тошно. Жена скончалась, детей нет. Для кого это все — квартира, коллекция? Где-то, не помню где, читал: старику нужны внук, собака и домик на природе.

И он замолчал.

Михайловскому стал понятен этот старик, потерявший интерес к жизни и в то же время боящийся умереть вот так, один, за закрытой дверью, пока кто-нибудь из соседей не спохватится, почему это его давно не слышно и не видно.

Но самое главное: этого, «первого Пронина И. С.», 1920 года рождения, на переснятой фотографии военных времен арестованный в Минске каратель не опознал.

Не опознал он и «второго Пронина И. С.», 1922 года рождения, на фотографии, которую работники соответствующей службы КГБ пересняли с фото, хранящегося в паспортном столе.

Поиски зашли в тупик. В Оренбургской области карателя Пронина не было. Дело можно было закрывать. Ну, что ж, «отрицательный результат — тоже результат».

До конца этого дня Михайловский занимался накопившимися материалами по другому делу и засиделся у себя в управлении допоздна. Но беспокоящее чувство неудовлетворенности не покидало его.

Вечером он ехал домой. Уже кончился «час пик», и в мягко плывущем троллейбусе было непривычно много свободных мест. Ехал, в основном, такой же сильно задержавшийся на работе учрежденский люд, утомленный целодневной сутолокой. Села веселая компания студентов, несколько шустрых старушек в черном, толкаясь и перебраниваясь, влезли на остановке у церкви. «Не умиротворяет их церковная благодать», — улыбнулся про себя Константин Петрович. На переднем сиденье молодая мать тетешкала своего ненаглядного малыша.

Грузно плюхнулся рядом, притиснув Михайловского, очень плотный, посапывающий мужчина в рубахе с рукавами, закатанными на толстых руках.

Михайловский отодвинулся, насколько было возможно, мельком взглянул, и толстяк показался ему знакомым. Рассматривать впрямую было неловко, и он взглянул на отражение в уже потемневшем окне. Потом до самой своей остановки он вспоминал, но так и не вспомнил: «Сколько таких лиц на свете! Вроде видел когда-то, вроде — нет… Иной раз полезно не напрягать память, а отвлечься. Мозг все равно продолжает работать, и вдруг, совсем неожиданно, выявляется ответ».

Вдали на фоне быстро черневшего степного неба показался чуть шевелящийся муравейник огней — новые районы восточной части города.

Троллейбус постепенно пустел, но толстяк выходить не собирался, сидел все так же плотно, уложив колышущийся живот на колени. Придавленному Михайловскому было неудобно, тесно, но он стеснялся вот так демонстративно пересесть и терпел.

«Под давлением обстоятельств, — посмеивался он над собой, — всегда тянет пофилософствовать, помогает. Вот интересно, как это из многих тысяч людей, иногда очень похожих, мы безошибочно выбираем только одного, нужного нам? Для азиатов все европейцы — на одно лицо, и, наоборот, европейцы удивляются, как это азиаты различают друг друга?

А все дело, наверное, в том, что с самого раннего детства мы ежедневно и непроизвольно тренируем свою способность различать тех людей, с которыми нас сталкивает наша будничная жизнь.

Вроде бы тут, как говорится, особенно не разгуляться, природа создала небогатый типовой набор: один нос, один рот, два глаза. Вариации в размерах — всего миллиметр-другой, и в цвете глаз, волос, лица тоже гамма не очень разнообразная.

Однако же с первого взгляда мы узнаем, отличаем среди многих похожих лиц какое-то одно. Не анализируем: ага, вот тут на долю миллиметра уже разрез глаз или чуть темнее радужная оболочка. Мозг сам мгновенно, лучше всякой ЭВМ, выдает ответ, скажем, поздороваться ли со знакомым или пройти мимо очень похожего на него человека».

Уже поднимаясь по лестнице, Михайловский все же вспомнил: с толстяком учился когда-то до седьмого класса. Время сильно меняет людей. А вот встреться лет двадцать назад — узнал бы сразу.

— Паспортная фотография «второго Пронина И. С.», 1922 года рождения, сделана всего несколько лет назад при смене паспорта, — рассуждал он. — Может быть, арестованный каратель поэтому и не опознал Пронина? Я ведь вчера тоже не сразу узнал школьного товарища, хотя у меня память профессионально тренированная.

Конечно, вероятность удачи очень мала, и все же, чтобы быть окончательно уверенным — «дело Пронина» можно закрыть, надо раздобыть фотографию хотя бы двадцати-тридцатилетней давности.

На следующий день Михайловский попросил у своего руководителя еще несколько дней.

…Тополиный пух еще не облетел, но первый за все лето слабый дождь прибил его, и воздух очистился, даже робкая радуга зависла над городом.