Эрик Эмблер - Эпитафия шпиону. Причина для тревоги

Залесхофф отсутствовал недолго.

— Когда доберемся до Удине, нас будут ждать пять тысяч лир, — сказал он, вернувшись.

— А ваша сестра?

— Ей нужно закончить кое-какие дела, потом она поедет в Белград, чтобы проследить за Вагасом. И там нас встретит.

— Вы все тщательно спланировали, да? — не без горечи спросил я.

— Естественно. Так надежнее.

Он оплатил счет, и мы тронулись в путь. Примерно через четверть мили повернули назад и пошли на северо-восток.

Ночь выдалась холодной и облачной, а на мне было тонкое пальто без шарфа, однако темп, заданный Залесхоффом, скоро компенсировал эти недостатки.

Для начала мы обменялись несколькими отрывочными замечаниями. Потом замолчали. Мы шли в ногу, и наши шаги гулко отдавались на твердой дороге. Мой мозг словно онемел — вместе с пальцами рук. Я не испытывал никаких эмоций. Единственное, что я чувствовал в то время, — смутную, беспричинную ненависть к Залесхоффу. Это он во всем виноват. Если бы не Залесхофф, я теперь спокойно спал бы в своем номере в отеле «Париж». Мне почему-то вспомнилась любимая рубашка, оставшаяся там вместе с другими вещами. Ее я больше никогда не увижу. Я попытался припомнить, в каком лондонском магазине ее купил. Возможно, теперь таких рубашек больше не шьют. И в этом тоже виноват Залесхофф. Бесполезно было убеждать себя, что Залесхофф лишь предлагал, а не заставлял и что я расплачиваюсь за минутный порыв, за браваду, которая в тот вечер в офисе Залесхоффа заставила меня позвонить Вагасу. Все зло от Залесхоффа.

Я покосился на своего спутника. Мне был виден лишь его размытый силуэт: сунув руки в карманы и сгорбившись, он шагал рядом со мной. Интересно, догадывается ли он о моей неприязни, о моем недоверии к нему? Вероятно. От него ничего не скроешь.

Затем в моих чувствах вдруг наступил перелом. Я уже не испытывал к Залесхоффу неприязни; он вызывал у меня невольную симпатию. Внезапно мне захотелось положить ему руку на плечо, встряхнуть, показать, что я не вижу в его действиях злого умысла. Лениво, безучастно я размышлял, получил ли Вагас мой второй отчет или Залесхофф передал ему сведения каким-либо другим способом. Должен ли он мне помогать? Вероятно, нет. Логичнее бросить меня на произвол судьбы. Залесхофф — советский агент (я без всяких усилий принял это как само собой разумеющееся) и должен делать свое дело, выполнять задание своего странного государства. Строго говоря, я теперь тоже агент этого государства. Как ни дико, эта мысль показалась мне всего лишь забавной. Хотя предложение Вагаса стать агентом его правительства вызвало у меня крайнее отвращение. Возможно, причина в том, что мне нравился Залесхофф и не нравился Вагас, или в том, что один мне платил, а второй попросил у меня помощи. Вообще-то я не испытывал никаких особенных чувств к обеим странам. Я их не знал. Германия вызывала у меня ассоциацию с парадами, знаменами со свастикой на высоких флагштоках и громкоговорителями, с суровыми фельдмаршалами, марширующими людьми в стальных касках и с концентрационными лагерями. Думая о России, я вспоминал о мрачных недалеких Романовых, о Зимнем дворце, казаках, объятых ужасом толпах, о разодетых священниках, размахивающих кадилами, о Ленине и Сталине, о колышущихся на ветру хлебах, о тюрьме на Лубянке…

Вдруг я заметил, что мы притормозили. Залесхофф откашлялся и пробормотал, что нам направо. После развилки мы опять прибавили шагу. Луна на секунду появилась в просвете бегущих по небу облаков и вновь скрылась. Беззвучная тьма кралась за нами, словно призрак.

Небо на востоке стало дымчато-бледным. На его фоне проступили деревья и линия столбов, словно пейзаж на слабо освещенной панораме. Потом небо пожелтело. Силуэты медленно превращались в объемные фигуры. Подул легкий ветерок.

Я посмотрел на часы. Половина шестого. Мы шли без остановки больше шести часов. На мне были «городские» туфли на тонкой подошве, не приспособленные для грунтовых дорог, ноги распухли и болели. В глаза словно насыпали песок, колени подгибались.

Залесхофф заметил, что я смотрю на часы.

— Который час?

Я ответил. Это были первые слова, произнесенные нами обоими за несколько часов.

— Как насчет глотка коньяка и сигареты?

— Не откажусь ни от того ни от другого.

В полутьме я видел, что мы идем по узкой дороге между невспаханными полями. Местность почти не отличалась от той, где мы спрыгнули с поезда. Присев на груду щебня на обочине, Залесхофф достал бренди, и мы сделали по нескольку глотков из бутылки. Потом закурили.

— Где мы теперь? — спросил я.

— Не знаю. Примерно с километр назад мы прошли дорожный указатель, но было слишком темно, и я не смог его прочесть. Как вы?

— Терпимо. А вы?

— Устал. Наверное, мы прошагали километров тридцать пять. Чуть впереди должна быть деревня. Придется еще немного потерпеть. Потом вы спрячетесь, а я раздобуду какую-нибудь еду. Нам нужно поесть.

— Да, и поспать.

— Об этом мы тоже подумаем.

Докурив, мы снова тронулись в путь. Коньяк взбодрил меня, однако ноги настоятельно требовали отдыха, и я почувствовал, что начинаю хромать. Где-то не очень далеко послышался крик петуха.

Мы шли еще часа полтора. Потом дорога нырнула в молодую березовую рощу. Залесхофф замедлил шаг.

— Думаю, вам нужно остаться здесь. Похоже, деревня уже близко, и такого надежного укрытия больше не будет. Возьмите бренди. Вы можете замерзнуть, и в любом случае я не хочу его с собой таскать. Никуда не уходите и не показывайтесь у дороги. Скоро тут появятся сельскохозяйственные рабочие. У вас достаточно сигарет?

— Да.

— Вот и хорошо.

Залесхофф зашагал по дороге. Я смотрел, как он исчезает за поворотом. Затем стал пробираться между деревьями к отгороженной кустами полянке ярдах в двадцати пяти от дороги. С наслаждением сел на землю и приготовился ждать.

Залесхофф отсутствовал около двух часов. Солнце поднялось, но было еще холодно. Вскоре мне надоело сидеть на земле, и я стал ходить туда-сюда между двумя деревьями, словно караульный на посту. Пятьдесят раз я смотрел на часы и пятьдесят раз обнаруживал, что стрелки почти не движутся. По дороге, насвистывая, прошел мужчина. Душа у меня ушла в пятки и оставалась там, пока прохожий не скрылся из виду. Я выпил немного коньяка. Желудок был пуст, и от спиртного стало чуть-чуть подташнивать. Я начал волноваться, что Залесхоффа задержали, потом вспомнил, что для его ареста нет никаких оснований. Затем решил, что Залесхофф передумал помогать мне, дошел до ближайшей станции и сел на поезд до Милана. Нет, это тоже абсурд. Скорее всего, решил я, он с наслаждением завтракает горячими, хрустящими булочками, намазывая их ледяным маслом и запивая дымящимся кофе. Мне вдруг жутко захотелось есть. Я буквально чувствовал дрожжевой аромат свежеиспеченных булочек. Свинья! Мог бы по крайней мере принести мне что-нибудь съестное. Потом я начал думать о Клэр. Нужно каким-то образом сообщить ей обо всем, что происходит. И Пелчеру. Возможно, удастся отправить им телеграммы. Нет, итальянские власти могут проследить, откуда были отправлены телеграммы, и найти нас. Я должен быть осторожным, скрытным. Лучше написать каждому письмо. Так безопаснее. Залесхофф не станет возражать. Хотя, наверное, не стоит ему ничего говорить. Впрочем, нет ни бумаги, ни конвертов. Придется ему сказать.