Джон ле Карре - Шпион, пришедший с холода. Война в Зазеркалье (сборник)

Лимас был так ошеломлен, что какое-то время хранил молчание.

– Хорошо, – сказал он наконец, – я сыграю в вашу игру, Фидлер, но если вы обманете меня, то найду любой способ, чтобы свернуть вам шею.

– В этом может не возникнуть необходимость, – спокойно отреагировал Фидлер.

Человек, который существует отдельно от всех, не вместе с другими, а сам по себе, подвержен очевидным опасностям психологического свойства. Само по себе искусство обмана не требует каких-то чрезвычайных талантов: оно приобретается практикой, совершенствуется с опытом, и овладеть его приемами способно большинство из нас. Но в то время как «вор на доверии», лицедей или профессиональный мастер карточного блефа могут в любой момент прекратить представление и снова стать обычными людьми, у агента секретной службы подобной возможности расслабиться нет. Для него обман становится главным оружием самозащиты. Причем обороняться ему приходится не только от внешних, но и от внутренних факторов, бороться с самыми, казалось бы, естественными порывами: к примеру, он может зарабатывать очень приличные деньги, но его роль не позволит обзавестись хотя бы бритвой; будучи эрудитом, он вынужден изображать из себя человека, от которого не дождешься ничего, кроме заурядных банальностей; хороший муж и отец, он под давлением обстоятельств вынужден таиться и отдаляться от тех, кому так естественно было бы полностью доверять.

Отлично зная обо всех соблазнах, одолевающих человека, живущего в полной изоляции своей лжи, Лимас взял на вооружение метод, который был самым надежным из всех. Даже оставаясь наедине с собой, он заставлял себя жить, как тот персонаж, чью роль он сейчас по необходимости играл. Говорят, что Бальзак на смертном одре живо интересовался здоровьем и благополучием придуманных им персонажей. Точно так же и Лимас, не преувеличивая силы своего воображения, полностью идентифицировал себя с созданным в своем воображении образом. Причем личные качества, которые он демонстрировал Фидлеру: некоторая беспокойная неуверенность в себе, панцирь высокомерия, под которым прятался стыд, – были не чисто напускными манерами, а лишь многократно усиленными чертами характера, которыми Лимас мог бы обладать на самом деле. Отсюда взялись и слегка шаркающая походка, пренебрежение к собственной внешности, неразборчивость в еде и все возраставшая зависимость от спиртного и табака. Даже оставшись один, он не изменял навязанным себе привычкам. Он даже слегка их преувеличивал, мысленно жалуясь на вред, который наносит личности его профессия. И лишь в редкие моменты, как сейчас, ложась спать ночью, позволял себе опасную роскошь признания той большой лжи, в которой проходило его существование.

Шеф оказался феноменально прозорлив. Фидлер, как лунатик во сне, позволил буквально за руку завести себя в ловушку, заготовленную для него Шефом. Было даже несколько странно наблюдать постепенно нараставшее совпадение интересов Фидлера и Шефа. Порой начинало складываться впечатление, что они разработали весь план совместно, а Лимасу поручили привести его в исполнение.

Впрочем, это вполне могло оказаться правдой. Уж не Фидлер ли был тем Особым Агентом, которого Шеф всеми силами стремился защитить? Однако в подобных вопросах Лимас приучил себя не проявлять излишнего любопытства: он знал, что его умозаключения все равно ни к чему хорошему не приведут. Тем не менее он от всей души надеялся, что все так и есть. Потому что в таком случае у него появлялся шанс – пока всего лишь призрачный шанс – вернуться домой.

На следующее утро Лимас еще не успел встать с постели, когда Фидлер принес ему на подпись письма. Одно из них было на тонкой голубоватой бумаге с эмблемой отеля «Зейлер-Альпенблик» на озере Шпиц в Швейцарии, второе из отеля «Палас» в Гштааде.

Лимас прочитал первое:

Управляющему

Королевского скандинавского банка

г. Копенгаген

Уважаемый сэр!

На протяжении нескольких недель я непрерывно находился в пути и не имел возможности получать письма, приходившие на мое имя в Англии. Соответственно, я не получил и вашего ответа на мое письмо от 3 марта с. г. с запросом о текущем балансе депозитного счета, держателем которого я являюсь совместно с герром Карлсдорфом. Чтобы избежать дальнейших проволочек, прошу выслать мне дубликат выписки со счета на нижеследующий адрес, по которому я предполагаю проживать в течение двух недель, начиная с 21 апреля с. г.:

Франция,

Париж, XII округ,

Авеню де Коломб, дом 13

Мадам И. де Сангло (для передачи)

Прошу простить за доставленные неудобства.

Искренне ваш

(Роберт Ланг)

– Что имеется в виду под письмом от третьего марта? – спросил он. – Я ведь не писал им никаких писем.

– Разумеется, не писали. И, насколько нам известно, не писал никто другой. Как раз это и вызовет в банке переполох. Если есть несоответствия между содержанием послания, которое мы направим им сейчас, и их предыдущей перепиской с Шефом, то они придут к выводу, что объяснения следует искать как раз в пропавшем письме от 3 марта. Естественной реакцией с их стороны будет выслать вам копию выписки, которую вы запрашиваете, с приложением извинений и сожалений по поводу предыдущего письма, которое до них не дошло.

Второе письмо в точности повторяло первое, различались только имена. И адрес в Париже приводился тот же. Лимас взял чистый лист бумаги, авторучку и несколько раз вывел уверенной рукой подпись «Роберт Ланг», после чего поставил ее под первым письмом. Чуть изменив наклон ручки, он попрактиковался со второй подписью и, когда результаты удовлетворили его, вывел «Стивен Беннетт» на другом письме.

– Восхитительно, – оценил его работу Фидлер. – Просто восхитительно!

– Что теперь?

– Письма отправят завтра из Швейцарии. Из Интрелакена или Гштаада. Наши люди в Париже телеграфируют мне тексты ответов, как только они поступят. Думаю, это произойдет примерно через неделю.

– А до тех пор?

– Мы будем постоянно находиться в обществе друг друга. Понимаю, вас это едва ли радует, и заранее прошу прощения. Я подумал, что мы могли бы много ходить пешком, поездить на машине по окрестным холмам, словом, убивать время. Мне бы хотелось, чтобы вы расслабились и много говорили. Рассказали мне о Лондоне, о Кембридж-серкус и работе вашего департамента: сплетни, зарплаты, отпуска, рабочие помещения, документы и люди – все это меня интересует. Булавки и скрепки. Я хочу узнать о вещах, которые на первый взгляд не имеют особого значения. Кстати… – Его тон неожиданно изменился.

– Кстати что?