Джон ле Карре - Шпион, пришедший с холода. Война в Зазеркалье (сборник)

Причем моя ошибка, как я теперь понимаю, состояла не в том, что я слишком далеко ушел по этой опасной дорожке. Сейчас я вижу, что мне вообще не стоило вставлять в подобный сюжет Цирк и Джорджа Смайли. Не было необходимости прислушиваться к рекомендациям моего американского редактора, пусть это и был талантливейший Джек Джогеган. Не следовало сдерживать остроты своих критических выпадов. И лучше всего было бы поместить департамент туда же, где, по моему убеждению, находилась в тот период сама Британия, которая непостижимым образом ухитряется существовать там же по сей день: в тумане самообмана и классового чванства, в наивном убеждении, что «никогда нам еще не жилось так хорошо». Но при этом в окружении предполагаемых внешних врагов – континентальной Европы, русских и почти всех остальных держав мира, с одной стороны, и в иллюзорной убежденности, с другой, что наш остров сможет вечно жить за счет как колониального наследия, так и подачек богатых американских кузенов.

Но мои британские рецензенты совершенно не поняли шутки. А если поняли, то она не показалась им хотя бы чуточку смешной. Им хотелось «Пасхального шпиона», «Рождественского шпиона», «Новых похождений Алека Лимаса». Они готовы были принять все, кроме плохих и печальных новостей. И сначала книга обрела признание среди людей, которые знают нас извне: в Европе и, что особенно меня порадовало, в Америке, где Джон Кеннет Гэлбрайт написал, как мой роман вызвал у него живые воспоминания о провалившемся вторжении в заливе Свиней. А по отзыву Аллена Даллеса, который лишь незадолго до него покинул пост директора Центрального разведывательного управления, именно так все и обстояло в мире шпионажа. Но в Великобритании, по крайней мере на первых порах, мне пришлось смириться с горьким разочарованием многих читателей и откровенными издевательствами критики. Я был сильно уязвлен, но как-то сумел это пережить. Причем точно так же, к моему удивлению, выжила и книга, постепенно начавшая приобретать все большую популярность среди моей читательской аудитории.

Конечно, это грустная книга, но, перелистывая ее сейчас, я нахожу в ней и своеобразную прелесть. Писал я ее на острове Крит, куда бежал от излишней шумихи, вызванной публикацией «Шпиона», и в надежде спасти свой брак, которому нанес немалый урон мой первый литературный успех. Тоскуя на уединенном критском мысе, чувствуя себя немного потерянным, я, видимо, поневоле проникся теми же ощущениями несбыточной любви, которые испытывают два моих основных мужских персонажа: Эвери к ставшей для него чужим человеком жене и Лейсер – к миру, которого больше не существовало.

И даже сейчас мне трудно самому судить, насколько хорош или плох роман. Возможно, как заметил Джозеф Конрад об одном из своих героев, он вместил в себя так много, что под этой тяжестью ему трудно удержаться на ногах. Знаю только одно: это честная книга и, быть может, даже смелая. Но важнее всего, что ничего лучше я бы тогда написать не смог.

Здесь покоится дурак, который пытался обжулить Восток. Киплинг

Летное поле покрывал снег. Его принес с севера вместе с туманом ночной ветер, от которого пахло морем. И теперь он останется здесь на всю зиму, покрывая серую землю пятнами ледяной колючей пыли, не оттаивая, но и не смерзаясь окончательно, все время одинаковый, как пейзаж без смены времен года. А сверху будет то зависать, то перемещаться туман, похожий на пороховой пушечный дым, поглощая то ангар, то будку с радаром, то силуэты самолетов, чтобы затем снова открывать их по частям, – этот лишенный цвета темный остров на фоне белой пустыни.

Это была сцена, лишенная глубины, перспективы и даже теней. Земля полностью слилась с небом, фигуры людей и здания застыли на холоде, как предметы, вмерзшие в льдину.

Позади поля аэродрома не было вообще ничего – ни дома, ни холма, ни дороги, ни хотя бы ограды или дерева, только небо, тяжело давившее на дюны, похожее на тот же туман, собравшийся вдоль грязи берега Балтики. Если горы и были, то где-то в глубине материка.

Группа детей в школьных фуражках собралась у длинного обзорного окна, болтая между собой по-немецки. На некоторых были лыжные костюмы. Тейлор с унылым видом смотрел мимо них, держа бокал затянутой в перчатку рукой. Какой-то мальчишка повернулся, уставился на него, покраснел и что-то зашептал остальным школьникам. Те примолкли.

Тейлор посмотрел на часы, описав рукой широкую дугу отчасти для того, чтобы отдернулся край рукава плаща, отчасти потому, что такая была у него манера: в ней ощущался стиль человека военного – известный полк, хороший клуб, опыт боевых действий за плечами.

Без десяти четыре. Самолет задерживался уже на час. Скоро через громкоговорители им придется объявить о причине опоздания. «Интересно, что скажут? – подумал он. – Вероятно, что вылет был отложен из-за тумана». Они скорее всего и не знали, а если знали, то не признались бы в том, что лайнер на двести миль отклонился от положенного курса и пролетал южнее Ростока. Тейлор покончил с напитком и повернулся, чтобы поставить пустой бокал. Приходилось признать, что некоторые из иностранных спиртных напитков, какие можно было попробовать только в странах, где их производили, оказывались вполне приличными на вкус. Если ты привязан к одному месту и должен скоротать пару часов, а за окном десять градусов мороза, «штайнхегер» придется в самый раз. По возвращении он непременно попросит выписать несколько бутылок для бара «Эйлиес-клуба» – парням он понравится.

Громкоговоритель загудел, издал громкий свист и наконец заработал как следует, когда его настроили. Дети с любопытством уставились на него. Сначала прозвучало объявление по-фински, затем по-шведски и только потом по-английски. Компания «Северные авиалинии» приносила извинения в связи с задержкой прибытия чартерного рейса номер два девять ноль из Дюссельдорфа. И ни слова о причинах, ни намека, надолго ли задерживался самолет. Они наверняка не имели соответствующей информации.

Зато Тейлору было известно все. Интересно, подумал он, что произойдет, если он небрежной походкой подойдет к этой бойкой маленькой сотруднице аэропорта, сидящей в стеклянной кабинке, и скажет: рейс два девять ноль задержится еще на какое-то время, моя дорогая, потому что самолет сдуло с намеченного курса сильным северным ветром с Балтики, и маршрут, проложенный штурманом, пошел к чертям собачьим. Девушка ему, конечно, не поверит. Решит, что он ненормальный. Но чуть позже поймет свою ошибку. До нее тогда дойдет, что он – не обычный пассажир, личность неординарная.