Лев Шенин - Военная тайна

«Хлопочу вашей визе въезда в Москву. Мама жалуется общую слабость. Сильно переживает отъезд Сережи на фронт, волнуется за него. Целую. Ната».

Телеграмма была адресована Русаковым, проживающим в Софии на Балканской улице, и была сдана на Московском телеграфе ровно в 10 часов 12 минут, что и было обозначено на телеграфном бланке.

В 15 часов 30 минут телеграмму принял софийский городской телеграф, а немного спустя рассыльный телеграфа подъехал на мотоцикле к дому на Балканской улице. На стук вышел сам господин Русаков — бородатый человек с багрово-сизым носом и отекшим лицом… От него несло чесноком и винным перегаром.

Он взял телеграмму, что-то буркнул и хлопнул дверью перед самым носом рассыльного, не дав ему ничего на чай.

Через час Русаков пришел в бар-варьете «Лондра» и попросил швейцара вызвать господина Петронеску, который веселился там с дамой. Петроиеску пришел в вестибюль, прочел телеграмму, и лицо его сразу вспотело. Он отер лоб салфеткой, которую держал в руках, поспешно расплатился с официантом, извинился перед своей дамой и, выйдя из бара, сел в такси.

В ту же ночь софийский городской телеграф принял длинную телеграмму, адресованную в Бухарест. В ней сообщалось, что мосье Серж временно ликвидировал свое дело и выехал для подыскания торгового помещения и что при этих условиях переговоры с ним лучше начать в том месте, куда он выехал ровно в 10 часов 12 минут.

Вскоре в кабинет начальника одного из отделов германской разведки доставили расшифрованное сообщение из Москвы, пришедшее через Софию — Бухарест. В этом сообщении говорилось, что изобретатель Леонтьев выехал на фронт на военной машине № 10–12 и что выезд этот, по-видимому, связан с боевым испытанием его изобретения. Район фронта, куда он выехал, пока неизвестен.

Начальник отдела два раза прочел сообщение, неодобрительно что-то промычал, а затем сказал подчиненному, принесшему этот документ:

— Район фронта неизвестен… Черт возьми! Главное — неизвестно… Я очень боюсь, что в самом ближайшем будущем этот район станет нам слишком хорошо известен. Судя по всему, это какой-то дьявольский аппарат! Надо предупредить штаб.

Он надел шинель и вышел из кабинета.

Машина быстро поглощала километры. По обеим сторонам дороги тянулись поля и перелески, мелькали живописные деревни, по серому асфальту шоссе мчалось множество машин: грузовики всех марок, юркие малолитражки, штабные «эмки» и прыгающие тупорылые «вездеходы». Апрель дымился на горизонте. Строгие девушки с бронзовыми от весеннего загара лицами, прозванные за это «индейцами», регулировали движение.

На контрольно-пропускных пунктах «индейцы» строго проверяли документы, путевки и шоферские права. Никакие попытки Вани Сафронова рассмешить их и побалагурить не имели успеха. Девушки оставались серьезными и только в ответ на последнюю Ванину фразу: «Умоляю не скучать и Ванюшку поджидать», — сдержанно и лукаво смеялись одними глазами.

И опять вьется фронтовая дорога, весенний ветер бьет в лицо, а рядом, впереди, сзади и навстречу бегут непрерывно машины, проносятся танки, с треском мчатся мотоциклы офицеров связи.

Кое-где стоят, пережидая, вереницы машин; прямо в них спят водители, черномазые, с обветренными лицами парни, столько раз проделавшие этот фронтовой рейс, подвозя красноармейцев, продукты, боеприпасы, актеров фронтовых бригад и медсестер.

Леонтьев приехал в намеченный пункт вечером. Командир бригады, полковник Свиридов, предупрежденный заранее, уже поджидал изобретателя. В блиндаже был накрыт стол и приготовлен ужин, а в углу белели простыни заботливо приготовленной постели.

От ужина гость отказался: ему не терпелось посмотреть свои орудия. И командир повел его на участки, где были замаскированы новенькие «А-2».

Леонтьев познакомился с расчетами орудий, побеседовал с командирами, сделал несколько замечаний. Волнение предстоящего боевого испытания все больше охватывало его. Ровно в 5 часов 00 минут, по приказу командования, «А-2» должны были вступить в действие, и им, по выражению полковника Свиридова, предоставлялось «первое приветственное слово»…

Уже заканчивались все приготовления. Боекомплекты снарядов были подвезены к орудиям. Механики в последний — который уж! — раз проверяли механизмы; у всех командиров орудийных расчетов были выверены и точна поставлены часы. Дежурные обошли участки и строго запретили курить на воздухе, зажигать фонарики и спички. Весенняя ночь мягко окутала мраком лагерь бригады, и людям было приказано отдыхать.

Леонтьев и Свиридов пошли к блиндажу. Прежде чем спуститься вниз, оба молча постояли у входа. В ночном небе, где-то над ними, высоко-высоко, звонко рокотали самолеты, шедшие на запад. Они спешили на бомбежку, выполняя очередные задания.

— Идут работать, так сказать, в ночную смену, — заметил, улыбаясь, Свиридов. — Слышим эту музыку каждую ночь. Идемте спать, товарищ Леонтьев.

— Есть спать, товарищ командир, — ответил Леонтьев и прошел в блиндаж.

Давным-давно, еще до отмены крепостного права, километрах в тридцати от Смоленска была воздвигнута пышная усадьба князей Белокопытовых. Рассказывали, что усадьбу эту — и помещичий дом, и все надворные постройки, и причудливые павильоны — строил какой-то итальянец, за громадные деньги вывезенный князем из заграничных странствий. А странствовать князь любил — ездил он много, и потому, быть может, и дом его был выстроен столь несуразно. Князю хотелось, чтобы он был похож и на средневековые рыцарские замки, какие довелось ему видеть в Баварии, — с башнями, бельведерами, тайниками, и на дворцы польских магнатов, какие сохранились и теперь еще на Волыни и в Западной Белоруссии, и на итальянские палаццо, которыми не раз любовался он в Венеции.

Итальянец, как рассказывают, спорил тогда и горячился, но характер у князя был крутой и несговорчивый. Убедившись в этом, плюнул итальянец на чистоту стиля и в два года отстроил князю необыкновенную домину, смахивающую одновременно и на рыцарский замок, и на палаццо, и на дворец.

И вот с тех пор высится километрах в тридцати от Смоленска, в глухом бору, это причудливое каменное здание, уродливое, как характер его первого владельца, огромное, в три с чем-то этажа, с башнями и подземельями, с двухсветными залами, с хорами и мраморными колоннами, с потайными дверьми и подземными переходами. Липы запущенного парка и заросшие кувшинкой старые пруды окружают это мрачное здание.

После революции в округе долго думали, как поступить с этим диким домом. Был там и сельсовет, и школа трактористов, и колхозно-совхозный театр. Пробовали даже организовать в нем дом отдыха союза работников земли и леса — уж очень хороши места, в которых стоит дом, но отдыхающие ворчали, что здание напоминает им не то старинную тюрьму, не то крепость и плохо, дескать, действует на нервную систему.