Лев Шенин - Военная тайна

— Боже, как интересно! — сказала, почему-то вздрогнув, Наталья Михайловна. — Какое странное название «А-2», наверное, по фамилии конструктора?

— Ну да, — ответил Леня, — фамилия изобретателя Леонтьев. Вот это парень, скажу я вам… Все время на огневых позициях… Сам следит, как работают его игрушки. Конечно, это секрет, но вам…

— Милый мальчик, — сказала Наталья Михайловна, — да какой же это для меня секрет, когда Леонтьев, Коля Леонтьев — мой близкий знакомый. Я даже собираюсь его навестить. Он ведь недалеко отсюда?

— Тридцать километров, — ответил Леня. — Есть такая деревня Большие Кресты, там наш КП. Но только…

— Я думала, ближе, — перебила его Наталья Михайловна. — Ну, не беда, в Москве встретимся: он говорил, что скоро вернется. Леня, положите мне, пожалуйста, сардин. Знаете, у меня был знакомый, которого тоже звали Леней. Вы будете мой «А-2».

— Есть положить сардины, — сказал Леня и исполнил просьбу своей дамы.

Наталья Михайловна съела сардину, выпила рюмку вина и перевела разговор на другую тему.

Между тем банкет продолжался. Актеры благодарили хозяев за теплый прием, хозяева благодарили актеров за доставленное удовольствие. За столом было непринужденно и весело.

Внезапно Наталья Михайловна поднялась и со стоном схватилась за сердце.

— Что с вами? — одновременно подбежали к ней несколько офицеров.

— Мне дурно… — едва проговорила Наталья Михайловна. — Я съела сардину, и вот… Я отравилась этими консервами…

Она пошатнулась и чуть не упала. Актеры и офицеры окружили ее, стали предлагать различные средства; кто-то послал за врачом.

Наталью Михайловну перенесли в командирский блиндаж и там положили на постель. Очевидно, у нее было острое отравление. Она непрерывно стонала и молила только об одном; поскорее отправить ее в Москву, где у нее есть дядя — профессор Венгеров — в институте Склифосовского.

Врач, осмотрев больную, сказал, что путешествие не представляет опасности.

Через час заболевшую певицу усадили в санитарный самолет и отправили в Москву.

Едва машина поднялась в воздух и легла на курс, как Наталья Михайловна перестала стонать. Вся история с отравлением была выдумана ею для того, чтобы быстрее вернуться в Москву и доложить Марии Сергеевне, где именно находится Леонтьев. Последнее поручение было выполнено.

На следующее утро Берлин сообщил шифрованной радиограммой в штаб фронта и господину Крашке, что инженер Леонтьев находится на Н-ском участке фронта, в деревне Большие Кресты.

Когда-то, в дни далекой молодости, Петронеску считался в германской разведке специалистом по славянским делам.

Позади у господина Петронеску (настоящая его фамилия была Крафт, но за свою жизнь он переменил столько фамилий, что сам уже не помнил теперь, какая же из них — настоящая) была нелегкая, бурно прожитая жизнь профессионального шпиона, с частыми и внезапными переменами фамилии, места жительства и внешности, с неожиданными переездами, переодеваниями, многочисленными и очень пестрыми связями, знакомствами и встречами, с пятью годами пребывания на каторге и парой «мокрых дел», с самыми многообразными и неожиданными профессиями: Петронеску был и землемером, и шофером, и эстрадным чечеточником, и коммерсантом, пастором, коммивояжером, владельцем кафешантана, скупщиком скота и даже кладбищенским сторожем.

Однако при всех этих превращениях господин Петронеску оставался, разумеется, сотрудником германской разведки, в списках которой в дни войны он уже значился как специалист по русской душе.

Пребывая теперь в Софии и занимаясь новыми делами, господин Петронеску, однако, очень внимательно следил за разворотом событий в Анкаре. Им руководило при этом не просто любопытство. Он очень хорошо понимал, что от удачи или провала анкарской операции зависит многое для его личной судьбы.

Сведения, которые он черпал из газет и случайных источников, были весьма неприятны. Сначала все как будто шло по намеченному плану. В заранее назначенный день к Папену, вышедшему для совершения моциона, подбежал злоумышленник, дважды выстрелил в него, но, конечно, промахнулся, затем выстрелил в бомбу, которая была у него в руке, и, конечно, взорвался. Папен очень своевременно и точно упал на тротуар (не зря он шлепался на ковер в своем кабинете), очень картинно «потерял сознание», затем эффектно «пришел в себя», не забыл произнести слова насчет воли господней и нечестивцев из советского посольства и, одним словом, безупречно сделал все, что ему было положено.

В тот же день господин Сараджогло примчался к фон Папецу и передал немецкому послу «свое соболезнование и прискорбие по поводу того, что случилось и что могло иметь, но, к счастью, не имело, столь чудовищные последствия». Министр не без удовольствия легонько подчеркнул слова «но не имело». Господин посол в ответ не преминул заметить, что «последствия, к сожалению, имели место, ибо? во-первых, самый факт злодейского покушения в центре столицы на жизнь посла Германии есть достаточно тяжкое последствие бездеятельности турецких органов власти и их непонятной благосклонности к злодеям из советского посольства, несомненно, причастным к этому делу». Во-вторых, добавил посол, он сильно контужен взрывной волной и перенес столь ужасное нервное потрясение, что, по мнению домашнего врача, потерял по крайней мере десять лет жизни.

В дальнейшем разговоре фон Папен дал понять, что отделаться соболезнованиями и выражением прискорбия туркам не удастся и что должна идти речь о разрыве дипломатических отношений с Советским Союзом и вступлении Турции в войну с ним.

На следующий день переговоры продолжались. Установить личность злоумышленника не представлялось возможным, так как от него в результате взрыва ничего не осталось, кроме нескольких клочков кожи и челюсти. Турецкие следственные власти сбились с ног, но ничего не могли выяснить. Тогда сам «потерпевший» любезно предложил господину Сараджогло помочь в раскрытии этого преступления.

— Я полагаю, господин министр, — сказал фон Папен, — что было бы полезным установить деловой контакт между турецкой полицией, занятой расследованием этого ужасного дела, и германской политической полицией, имеющей весьма интересные данные, несомненно, проливающие свет на интересующие обе стороны вопросы… Разумеется, при этом контакте мыслится полная суверенность турецких властей и турецкого правосудия, а верные и точные сведения, право, еще никогда никому не мешали…

«Деловой контакт» был установлен. Гестапо недвусмысленно указало перстом на Абдурахмана и Сулеймана. Оба были немедленно арестованы. К удовольствию турецких следователей и заместителя генерального прокурора, Турции господина Кемаль Бора, руководившего расследованием по этому делу, обвиняемые охотно сознались и назвали личность злоумышленника, заявив, что это был некий Омер, студент Стамбульского университета и что они все трое были привлечены для совершения покушения русскими гражданами Павловым и Корниловым, работающими в советском консульстве и торгпредстве.