Игорь Атаманенко - Шпион судьбу не выбирает

Но если тебе всего лишь тридцать пять и ты молодой подполковник, а у тебя еще и три иностранных языка в активе, плюс неутоленное служебное честолюбие, тогда как? Успокоиться, брать пример с Горемыки? Копаться по субботам и воскресеньям на дачных грядках? Да будь он проклят, этот заповедник благополучия! Нет уж, увольте — это не по мне! Давно себе сказал: надо бежать отсюда, да вот ходу рапортам не дают! Сбежал на год в Афган, ну и что? Заслужил орден Красной Звезды и медаль «За отвагу», но опять сюда же и вернули, сказали: «на усиление». А чего усиливать? Таких, как Горемыка, не усилишь, не переделаешь…

Н-да, значит, меня в Афгане не заметили. Или я не сумел себя проявить… А чтобы ты хотел, Казаченко? Выехать за рубеж по линии Первого главка, попасть в окопы холодной войны? А почему бы и нет! Во всех твоих бедах, Казаченко, ты вини только себя… Да, черт возьми, будь ты хоть семи пядей во лбу, но если нет оперативной удачливости или мохнатой лапы, которая домкратом поднимет тебя наверх, то так и будешь плесневеть в этом Майкопсранске! Ладно, чего уж там, хватит себе душу травить, не будем развивать сюжет…

Зачем же я понадобился шефу? Он же знает, что я неприкасаем, когда работаю над отчетом, а это для него — святое! Ему ж на пенсию надо обязательно с орденком уйти, поэтому и освобождает меня за месяц до совещания у краевого руководства от всей текучки, чтоб я ему «конфетку» — добротный доклад — на блюдечке с голубой каемочкой преподнес…

Сам по себе вызов к начальнику нейтрален, — продолжал рассуждать Казаченко, — но форма, форма! Почему через дежурного? Лично не мог пригласить? Такое происходит только в нескольких случаях.

Во-первых, у шефа кто-то из центрального аппарата, и, чтобы пустить прибывшему «шишкарю» пыль в глаза, Горемыка вызывает тебя через дежурного.

Во-вторых, шеф не в духе.

В-третьих, вызов через дежурного можно рассматривать как необходимые декорации к предстоящей ключевой мизансцене, в которой Горемыка намерен выступить режиссером-постановщиком. Таким образом, он подчеркивает, кто здесь главный.

И, наконец, шеф вызывает через дежурного проштрафившегося сотрудника, чтобы последний осознал величину дистанции между собой и им, начальником».

При этой мысли Казаченко криво усмехнулся.

Проштрафиться… Ребята в контрразведке, особенно не нюхавшие пороха, горят либо на выпивке, либо на бабах. Но после пребывания в Афгане Олег смотрел на эти прегрешения, как на детские шалости. После всего пережитого на войне, осознания близости жизни и смерти, становишься мудрее и терпимее к человеческим слабостям. Да и слабости ли? Просто — жизнь! А потуги активистов из партбюро причесать весь коллектив на один манер — прямой пробор (без выпивки и баб!) — это ханжество и очковтирательство.

— Привет, старик! — шедший навстречу секретарь партбюро Срывкин протягивал руку.

Слащавая улыбочка «чего изволите» полового из трактира, а в глазах холодный расчет и сучье злорадство.

— Опять к начальству? А меня не приняли. Предпочли тебя, орденоносца…

— А шел бы ты… будущий Герой Советского Союза… Посмертно!

В тон Срывкину ответил Казаченко и обошел его сбоку, зная, что тот не преминет задержать его.

Чтобы досадить шефу — раз. Чтобы слегка подставить вызванного — два. Не велика пакость, но в этом — весь Срывкин.

— Завтра партсобрание по итогам полугодия, не забудь, старик, зайти выступление согласовать! — раздалось за спиной Олега.

Меры «длины и веса» в жизни разных людей неповторимы. Срывкины меряют жизнь количеством вынесенных выговоров по партийной линии и числом подставленных подножек, от которых опера в кровь разбивают лица на оперативных совещаниях и на партсобраниях. А уж если представится возможность убрать с дороги соперника, то это — праздник победы для них.

Классик советской литературы о срывкиных сказал так: «Не остановятся, чтобы придушить тебя в темном коридоре. Мало того, еще и пуговицы с твоего мундира изловчатся срезать для продажи».

А в офицерских собраниях царской армии о таких, как Срывкин, отзывались еще более безапелляционно, считая, что для них «лучше нет влагалища, чем «очко» товарища». Грубо, конечно, но схвачено верно!

Наш Срывкин — человек, имеющий одноразовую репутацию на все случаи жизни. Прямо-таки «тефлоновый» мальчик — ну ничего к нему не прилипает. Но ведь вот что удивительно! Все сотрудники горотдела, без исключения, видят двуличие Срывкина. И ничего поделать не могут. Или не хотят, или боятся. Еще бы! Его тесть — «шишка», второй секретарь Краснодарского крайкома партии.

При всем том у Срывкина речь малограмотная, манеры жуткие — может в любую минуту почесать в самом неожиданном месте, среди которых причинное пользуется особой заботой и любовью. Беспрестанно цыкает гнилым зубом, всегда норовит посмотреть через плечо пишущего или читающего. Влезает в любой разговор, перебивая говорящих и только что не расталкивая их руками.

Срывкин слывет человеком открытым, как… мусорный бак. Изо рта его всегда смердит омерзительной мещанско-обывательской скабрезностью. И даже, когда рот закрыт, вокруг носится гнусный душок предощущения, что помойка вот-вот откроется…

По телефону Срывкин обычно орет, вообще любит драть глотку и материться.

Однажды, когда он в присутствии коллег особо витиевато поливал кого-то непечатной лексикой по телефону, в дежурку вошел Казаченко. Спросил:

— Кому это он такие дифирамбы поет?

— Жену свою на путь истинный наставляет…

Но… Срывкин мгновенно тишает и вьюном вьется в ногах любого начальства. Он — ас латентного подхалимажа. Постоянно нацелен, чтобы кого-нибудь подсидеть или заложить начальству. После чего обязательно следует проработка приговоренного к закланию оперработника на партбюро или на партсобрании. Недаром Срывкину дали кличку «Тихобздуй»…

Олег поморщился, вспомнив, как месяцем раньше сам чуть было не стал фигурантом персонального дела.

…В воскресный день, предупредив дежурного по отделу о выходе из дому, — раз и навсегда заведенный порядок, которому должны неукоснительно следовать все опера, — Казаченко отправился с женой за покупками.

Таня, красавица на восьмом месяце беременности, — живот вперед, он — рядом. У входа в продовольственный магазин расстались. Жена осталась на улице: гастрономические запахи вызывали у нее тошноту — обычное явление для женщины на сносях. Казаченко ринулся внутрь. Вдруг крик Тани. Выбежав из магазина, Олег увидел, как трое кавказцев затаскивают ее в «жигуль». Реакция Казаченко была мгновенной. Несколько приемов рукопашного боя — и двое насильников улеглись на тротуаре. Третий бежал сломя голову, бросив машину и подельников.