Клавдий Дербенев - Ошибочный адрес (сборник)

Так в один из дней тысяча девятьсот тридцать восьмого года американский разведчик Пирсон привлек к шпионской работе Мыкалова. Новые хозяева прекрасно были осведомлены о сотрудничестве Мыкалова в германской разведке в дореволюционной России. Пирсон вручил агенту крупную сумму денег, взял расписку и письменное согласие на вербовку.

— Перебирайтесь в Сталинград, на тракторный, — предложил Пирсон. — Там с вами свяжутся наши люди.

Объяснив способ связи, Пирсон ушел. Больше Мыкалов американца не встречал. Проходили месяцы, годы, а его никто не тревожил.

Во время войны Мыкалов оказался в занятом фашистами Смоленске. Его тянуло к старым хозяевам. Он добился свидания с гитлеровским генералом, все рассказал о себе, за исключением эпизода с Пирсоном.

Может, вы хотите быть бургомистром города Ярополья, когда наша могучая армия возьмет его? — коверкая русские слова, спросил генерал.

— Это моя мечта, господин генерал, — обрадовался Мыкалов, сгибая спину.

Но под ударами Советской Армии фашисты вскоре удрали из Смоленска, и Мыкалов перебрался в Алма-Ату, устроившись там счетоводом в одну из торгующих организаций.

…— Чем могу быть полезен? — спросил Мыкалов, когда Крошкин с иронией огласил смоленский эпизод.

— Надо ехать в Ярополье.

Мыкалов умоляюще прокричал:

— Если я так необходим, дайте другое задание…

— Не орите! И не прикидывайтесь ягненком. Когда была война, кто хотел властвовать в Ярополье? Ваше величество!

— Я был моложе.

— Ерунда! Какие-то семь, пусть даже десять лет не имеют значения.

Спорить с Крошкиным было бесполезно.

— В чем суть моего задания? — не без интереса спросил Мыкалов.

— Первое — вымолить прощение у дочери. Затем выполнить главную цель: добыть сведения о секретных работах, которые ведет инженер Шухов по синтетическому каучуку.

— Я не представляю, как?

— Что не представляете?

— Все! — с нескрываемым раздражением буркнул Мыкалов. — Что я должен сказать дочери, под каким видом к ней явиться?

— Явитесь как блудный отец, полный раскаяния, мольбы. Вы стары, вам нужен приют, вам необходимо ласковое внимание и участие. И кайтесь, кайтесь без конца. Разжалобите! Но учтите: ваша дочь коммунистка. Она начальник цеха и видный на заводе человек. Я, конечно, не знаю, что она о своем происхождении наговорила, когда вступала в партию. Во всяком случае ваше появление не будет для нее розовым событием. Если она особенно заартачится, не настаивайте на постоянном жительстве у нее, а просите о временном приюте. У вас теперь другое имя. Пусть выдает вас за какого-нибудь дальнего родственника… На месте сориентируетесь. Но она может и выдать. Да, не исключена вероятность. Продумайте во всех деталях свою биографию, которую преподнесете ей. Должна быть трогательная картинка с определенной дозой маленьких радостей, более солидной дозой страданий, огорчений. Актерскому мастерству, Ксенофонт Еремеевич, не мне вас учить. Еще вопросы?

— Все ясно, — иронически бросил Мыкалов. — Шухов свои секретные изобретения держит дома. Я обляпаю дело за один день.

— Дорогой мой коллега, я немного больше вашего знаю инженера Шухова. Он энтузиаст дела, несколько рассеянный. Возможно, в его карманах иногда бывает записная книжка, возможны случайные разговоры с женой…

— Так можно годами находиться рядом и ничего не узнать. В записной книжке специалиста не всегда и специалист той же отрасли разберется.

— Согласен, — вставая со стула, отозвался Крошкин. — Важно побыть около него, изучить поведение. В крайнем случае пойдем на уничтожение, если будет выгодно или необходимо…

Крошкин замолчал, быстро шагнул к Мыкалову и схватил его за руку. Старик упругим движением освободился и буркнул:

— Силенка еще есть…

— Я не то… Смотрю, что это у вас на руке?

— Родимое пятно. Похоже на сердце. Не правда ли?

Мыкалов выставил руку и покрутил кисть.

— К вашему сведению, о моей примете известно в Ярополье.

Крошкин промолчал, отошел к двери.

— Завтра в десять утра будьте готовы. Доброй ночи.

— Счастливо не споткнуться.

Крошкин повернул выключатель, и когда Мыкалов присмотрелся к темноте, гостя не было.

Мыкалов повалился на постель, вытянулся, укрывшись пальто, и попытался заснуть. Не спалось. Он достал из кармана два ореха, зажал в кулаке и напрягся, прикусив нижнюю губу. Один орех треснул.

— Так-то, — удовлетворенно прошептал Мыкалов, ссыпал осколки на стул, лег на спину и тихо рассмеялся, смотря в бледный квадрат потолка.

За пределами комнаты слышалась музыка; то громко, то тихо спорили два голоса, словно спорщики разместились на качели; в окно залетали паровозные гудки; отсветы огней расчертили противоположную голую стену, тени на ней напоминали все, что угодно… Сердце билось явственно и ровно. Старик подсчитал пульс и остался доволен.

Солнечным утром, во второй половине июля, к вокзалу города Ярополья подошел пассажирский поезд. В числе приезжих на перрон сошел Мыкалов. На нем было серое пальто, обновленное в чистке, старательно отутюженное, и чистый старомодный соломенный картуз. Крупные, в рыжеватой оправе очки скрывали брови и глаза. Лицо приобрело добродушное выражение; обычная угрюмость скрадывалась, походила на озабоченность. Одной рукой старик прижимал к груди черную витую трость, в другой нес небольшой чемодан. «Как из бани», — подумал Мыкалов, разглядывая в газетной витрине свое отражение.

На привокзальной площади, отделившись от толпы, старик осмотрелся и сразу вспомнил: здесь вот, слева, была извозчичья биржа и трактир Кузьмы Бадейкина, справа — ряд низеньких деревянных домиков, выкрашенных охрой, в центре площади — ухабистая, выложенная булыжником мостовая. В те времена маленький трамвайный вагончик появлялся перед вокзалом раз в два часа.

Теперь все было по-другому: площадь расширилась, в центре ее — сквер; трамвайные вагоны то и дело подходят один за другим, проносятся легковые автомашины; важно покачиваясь, проходят автобусы, поблескивая темно-красной лакировкой кузовов и широкими стеклами окон. Магазины и ларьки длинной цепью вытянулись на правой стороне площади, а левую занимают высокие каменные дома. И многолюдия такого никогда тут раньше не бывало.

В отдаленном углу сквера старик сел на скамейку, поставил рядом чемодан, по другую сторону положил трость. Скамейка стояла среди кустов акации, и только с одной стороны к ней вела песчаная дорожка.

Прошло несколько минут, в течение которых старик внимательно осматривался. Потом встал, проверил, нет ли кого в кустах за скамейкой, снова сел, расстегнул пальто и вынул из внутреннего кармана пиджака порыжевший бумажник с помятыми краями. Разложив его на толстых коленях, он извлек фотокарточку, наклеенную на картон с золоченым обрезом. С пожелтевшего снимка весело улыбался пухлый, с холеным лицом, пышными усами и черной бородкой молодой мужчина во фраке, пестром жилете и цилиндре на голове. В левом нижнем углу фотокарточки — тисненая фамилия владельца известной до революции яропольской художественной фотографии.