Платон Обухов - Охота на канцлера

Все порядком устали. Поэтому холодное пиво, украшенная пучками петрушки нежная селедка, прямо-таки таявшая во рту, поднос с печеньем и пирожными были встречены с воодушевлением.

Встав с кружкой пива из-за огромного дубового стола, сохранившегося еще с тех времен, когда в Зинвеллтурме бражничали рыцари, несшие службу в замке, Фишер позвал Отто:

— Отойдемте к окну…

Фон Мольтке встал напротив Фишера. Они оба посмотрели в окно. Несмотря на ночное время, город совсем не казался спящим. Его широкие улицы были залиты светом, на них виднелось множество людей. Усиленные полицейские кордоны не смогли замкнуть праздник в стенах Бурга. Он выплеснулся наружу, растекся по городским улицам. То тут, то там взлетали в небо яркие цветные шутихи и петарды, громыхала медь уличных оркестров. Рестораны и пивные работали с полной нагрузкой.

— Кунигунда сказала, что вы отвергли предложенную ею кандидатуру Эрика Мюллера на пост шефа секретной службы. Почему?

Прежде чем ответить, Отто несколько секунд молча размышлял.

— Не потому, что между ними существуют… романтические отношения. Просто я считаю, что Эрик не тот человек, который нужен на этом посту. Может быть, лет через пятнадцать он наберется тех качеств, которые требуются для такой должности. Пока же из Эрика может получиться хороший полковник, средний генерал, но никак не руководитель секретной службы.

— А вы довольно-таки откровенны, — заметил канцлер.

— Я же не Талейран, который утверждал, что язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли, — пожал плечами Отто.

С минуту они помолчали, исподволь наблюдая друг за другом. Потом Фишер сказал:

— Ладно, спасибо за прямоту.

И вернулся к столу.

Канцлер налил минеральной воды в стакан, отхлебнул и мрачно воззрился на Отто фон Мольтке:

— Почему вы считаете, что мне не стоит ехать в Лондон?

— Польские террористы!

— Так что же, мне из-за них надо запереться в железобетонном бункере и вообще не показываться в свете?

— В такие крайности ударяться не стоит, но определенные меры предосторожности принять, безусловно, необходимо. В первую очередь — резко ограничить количество зарубежных поездок.

— Но ведь группа Леха Мазовецкого ликвидирована! Или… вам известно о других?

— О других — нет.

— Мне кажется, вас гложут пустые страхи.

Фон Мольтке побарабанил пальцами по столу и неожиданно произнес:

— Я подозреваю, что на самом деле Лех жив и здоров. Как и его сообщники.

— Как?! О гибели Леха сообщили все газеты! Нет, это невозможно! — Несколько успокоившись, канцлер ровным тоном спросил: — У вас есть доказательства?

— Доказательств, к сожалению, нет. О том, что Лех не убит, мне говорит предчувствие. Хотите верьте, хотите нет. А газетные и прочие сообщения о том, что он застрелен, легко инспирировать. Не мне рассказывать, как просто управлять средствами массовой информации. Давай смотреть правде в глаза, — легонько ударил ребром ладони по столу фон Мольтке. — В Польше есть вполне здравомыслящие, влиятельные люди, принимаемые в лучшем обществе и отнюдь не презренные террористы, но заинтересованные в вашей смерти!

— Почему?

— Вы олицетворяете современную Германию — мощную, уверенную в себе, знающую, чего она хочет, и не позволяющую никому себя запугать. Они рассчитывают, что, лишившись канцлера, немцы лишатся и символа своей страны. А это повергнет их в длительную депрессию, надолго подорвет моральный дух…

— Понятно, понятно, — нетерпеливо замахал руками Фишер. — Я все прекрасно понимаю, но никакого отношения к моей поездке в Лондон это не должно иметь. Если те силы в Польше, о которых вы сказали, поймут, что какие-то террористические вылазки деморализовали меня и я носа не могу показать из своей страны, они решат: их цель достигнута. Канцлер Германии превращен в политический труп. Нет, я не брошу польским собакам эту кость!

— Гельмут! Помните, после того, как поляки обстреляли президентский дворец и уничтожили большую часть членов кабинета, вы сказали, что не забудете меня. Могу я теперь попросить вас об одолжении?

— Разумеется.

— Не ездите в Лондон!

— Я подумаю, — выдавил из себя Фишер. — Извините, Отто. У меня много дел.

Палящая жара угнетала Гданьск. Стеснявший дыхание знойный, тяжелый, густой раскаленный воздух словно придавил город.

Покосившись на полицейского, Лех, заметив, что тот отвернулся, перебежал улицу на красный свет. Впрочем, даже если бы полицейский и обратил на него внимание, у стража порядка, наверное, не хватило бы сил даже свистнуть. Газеты сообщали, что подобной жары не зафиксировали даже самые древние летописи Гданьска.

Возле церкви Святого Луки лениво бил фонтан. Казалось, у воды больше нет сил струиться и она тоже изнемогает от усталости. В мутной густой зеленоватой жидкости, наполнявшей бассейн, плавали клочки бумаги и листья.

Зато в церкви было прохладно. Неслышно работали кондиционеры. По узкому проходу, разделявшему, словно прямой пробор, ряды потемневших от времени скамеек, Лех прошел прямо к алтарю. Опустился на бархатную подушечку и несколько минут молча простоял на коленях с молитвенно сложенными руками.

Выпрямившись, Лех бросил в стоявший у выхода ящик для сбора подношений пятизлотовую монету и, взглянув на часы, прибавил шагу. Понял, что все равно не успеет, и заметив такси, махнул рукой.

В машине было так жарко, что Лех буквально обливался потом. Он то и дело подносил платок к разгоряченному лбу, пока тот не превратился в мокрую тряпку. Брезгливо выбросив его, Мазовецкий вздохнул. Не слишком-то удачное начало.

Наконец такси затормозило у длинного углевоза «Познань». Судно собиралось в последний рейс в своей биографии. После него ему предстояло обратиться в груду металлолома. Учитывая это, хозяева «Познани» решили сэкономить на окраске. Во многих местах сквозь лохмотья зеленой краски проглядывали рыжие пятна ржавчины. Польский флаг, обвисший на главной мачте, весь вылинял и походил скорее на половую тряпку, не раз бывшую в употреблении.

Поднявшись по раскачивающемуся трапу на палубу, Лех обнаружил, что она совершенно пуста. Он дошел до рубки, осторожно спустился вниз по очень крутой металлической лестнице с узкими ступеньками.

В нешироком коридоре тускло светились лампочки, защищенные проволочной сеткой. Их свет, казалось, не столько рассеивал, сколько сгущал темноту. Леху приходилось долго рассматривать таблички на дверях кают, чтобы разобрать номера.

Наконец он нашел десятую каюту. Вытащив из кармана ключ, Мазовецкий отпер ее. Шагнув внутрь, сразу же отпрянул назад. Каюту освещало яркое солнце, а иллюминатор был наглухо задраен, отчего она успела превратиться в подобие средневековой камеры пыток.