Сергей Смирнов - Канарский грипп

Пока Александр Брянов вел медиумический допрос души Пауля Риттера, в читальном зале Музея морских путешествий появился еще один посетитель.

Он был замечен по вспышке света в двери, отделявшей теперь дневную ясность неведения от темени опасных для смертного знаний.

Человек — седой, согбенный старичок в клетчатом пиджаке, одной рукою опиравшийся на трость, а другой прижимавший к груди то ли книжку, то ли толстый журнал, — остановился там, между светом и сумраком, затем обернулся назад — тут Брянов приметил у него черные колесики очков, как у слепых в старину, — и, кивнув кому-то, кто остался в областях света, двинулся в глубину зала.

Он шел неторопливо, действительно как слепой, тщательно удостоверяясь, что можно пройти там, где он хочет, — и явным его намерением было приблизиться к единственному, кроме него, живому обитателю этого книжного заповедника.

Наконец Брянов спохватился: так пристально наблюдать за каждым шагом старика, пусть и слепого, было уже просто неприлично. И он вернулся в область заморских болезней и поветрий, стал листать книгу дальше, замечая, что Пауль Риттер остается равнодушен ко всем прочим «антоновым огням» и «пляскам святого Витта».

Теперь он невольно прислушивался к осторожным движениям старика, подступавшего к его уютному уголку, а затем — устраивавшегося за соседним столом.

«Ну, этот дед как пить дать из Анненербе! — мелькнула у него мысль. — То-то библиотекарша спрашивала, как долго я тут просижу… Как только я взял эти книги, она позвонила ему. Я иностранец, и это ее сразу насторожило. Тут заговор…»

Теперь он весь превратился в слух, продолжая невидяще разглядывать жутковатые средневековые картинки, изображавшие корчи и судороги каких-то несчастных.

Предчувствие не обмануло его.

Сначала тихо щелкнула кнопка настольной лампы и стало немного светлее… Старик зашуршал страницами, потом затих совсем, а потом, через несколько мгновений, проговорил едва слышно по-немецки, хотя по-немецки в этих стенах все равно получилось громко:

— Вам привет от Элизы…

— Danke schön… (Большое спасибо). — Конспирацию Брянов счел излишней и продолжил на том же, неродном ему языке: — Можно узнать, долго вы берегли для меня этот «привет»?

Он ответил шепотом, не отрываясь от книги, а потом повернулся к старику и, встретившись взглядом с черными колесиками, тут же невольно опустил глаза.

— Чтобы донести его вам, — очень неторопливо отвечал старик, — я прежде всего старался беречь собственное здоровье.

Брянов повернулся к старику вполоборота, но притом вовсе не поднимал глаз, разглядывая темный пол. Он приказал себе не пользоваться, вероятно, уже открывшейся у него страшной способностью.

— Вам известна такая фамилия: Гладинский?

Старик снова зашуршал и какое-то время отмалчивался. Осторожно приподняв голову, Брянов заметил, что старик сдвинул очки на лоб и совершенно по-зрячему что-то сосредоточенно пишет на большом листе бумаги, который раньше был явно припасен заранее между страницами журнала.

Через несколько секунд перед его глазами появился белый лист с двумя неровными строками у самого верхнего края. Брянов поднес его ближе к своему свету.

«Гладинский П. Е. (было написано — Gladinski Р. Е.) работал с ним три года над одной проблемой. Из русских эмигрантов. Член Анненербе. Место жительства мне неизвестно».

Брянов принял правила и оставил чуть ниже свою реплику, в отличие от игры «в чепуху», не загнув верхний край.

«Зачем ему была нужна эта работа?»

Старик взял лист неловко, почти смял его. Краем взгляда Брянов заметил, что у него задвигались брови и он принялся ворочать во рту вставной челюстью. Пришлось ожидать несколько минут, пока старик размышлял над вопросом, явно озадачившим его.

— Теперь я знаю, вы — действительно русский, — проговорил он вслух как будто с облегчением.

Брянов вздохнул и развел руками, а старик принялся писать. На этот раз буквы стали крупнее, прямее, и все сообщение заняло почти половину листа.

«Мои сведения ограничены. Я никогда не работал с ним. Моя задача передать вам просьбу: будьте внимательней с книгой великого поэта. Возможно, это там, где он никогда не был, но куда мечтал попасть. Будьте внимательны с цифрами, особенно с номерами домов. Это все, чем я могу быть полезен. Извините за беспокойство и прощайте».

Старик стал собираться сразу, как только передал лист Брянову. Пока тот читал, он встал и переложил трость из одной руки в другую.

— Если вы прочли, то окажите любезность вернуть мне это письменное свидетельство нашей встречи, — проговорил он, стоя над Бряновым.

Тот молча отдал листок, немного удивляясь тому, что, в сущности, не узнал ничего нового: старик зря так долго берег свое здоровье.

— У вас есть ко мне еще какие-нибудь вопросы? — тем не менее оказал встречную любезность живой свидетель событий едва не допотопной давности.

— Мне кажется, что с моей стороны вопросы неуместны, — заметил Брянов.

— Ваша деликатность делает вам честь… — сказал старик и, двинувшись по проходу, добавил: —…как никому из ваших предшественников.

Он уходил, ступая уже решительно, вовсе не как беспомощный слепец.

«Мы даже не представились друг другу», — бесстрастно подумал Брянов, когда вновь, на один миг, в дверях появился свет и он снова остался в зале один.

Он подвинул к себе «Божественную комедию» и, веером пролистав страницы, не заметил больше никаких пометок.

«Неужто она еще жива?! — предположил он, но не позволил Паулю Риттеру радоваться раньше срока. — Не в этом дело! Номер дома… Старик. Все к одному. Выходит, она помнила час нашего знакомства и думала, что я его тоже помню… Что значит „я“?! Эй, как там тебя звали до революции? Небось каким-нибудь Павликом. Ты помнишь, Павлик?.. Давай вспоминай живо, иначе нам обоим крышка — это я гарантирую».

Кафе «Фиалка»…

Когда Пауль Риттер подходил к столику, за которым сидела Элиза, она посмотрела на часы… и он спросил ее: «Здесь свободное место? Вы позволите?»… а она ответила: «Да. Я сейчас ухожу»… и улыбнулась.

Она знала время.

Она думала, что он тоже знает.

И тут Александру Брянову стало не по себе. Он осознал, что вся последовательность цифр может оказаться недоступной и для него, и для Пауля Риттера. Из-за такой мелочи, как маленькая причуда женского воображения. И когда Брянову сделалось страшно, он вдруг вспомнил другую последовательность — не цифр, а действий самого Риттера. Не возникло никаких новых картин — просто Брянов как бы невольным жестом правой руки включил знание, чуждое и его душе, и душе Риттера.

Была тонкая металлическая пластинка. Был контейнер с образцами всех разновидностей «вируса», в том числе и с вирусом новолуния, то есть «противоядием», за которым теперь, как Иванушка-дурачок, движется по дорожкам тридевятого царства Сашенька-дурачок. Контейнер был скрыт в особом отсеке, в стороне от основных лабораторных помещений, разрушенных бомбардировкой. На пластинке против вертикального ряда цифр — горизонтальные ряды крохотных бугорков. Если соскоблить бугорок, обнажится поверхность контакта. Затем, если пластинку вставить в открытый замок контейнера при включенной электрической цепи, контакты сработают, и тогда цифровой пульт замка «запомнит» введенный код. Чтобы открыть замок вновь, надо набрать на пульте тот самый код доступа. Пауль Риттер имел эту пластинку. По праву. Или украл. Он потребовал от Элизы, чтобы код доступа набрала она сама… Значит, он не хотел знать его! Не хотел помнить! Боялся, что кто-то потом воспользуется его памятью и проникнет в контейнер… Кого он боялся? И как тогда он сам собирался открыть контейнер повторно, если последний код доступа не знал никто, кроме Элизы… которая уже отплыла одна в Буэнос-Айрес… и которая сама подвергалась опасности. На что он рассчитывал? На то, чтобы никогда больше не открывать контейнер своими руками… Неужели…