Богомил Райнов - Агент, бывший в употреблении

— Однако! Только он сможет уладить это дело.

— Почему так думаешь?

— Я не думаю, я уверен. Свяжись с ним завтра же.

И отправляется в свою «берлогу».

Встретиться с Однако не составляет труда. В молодости мы были дружны, но потом наши пути разошлись. Он работал шифровальщиком, и его заветной мечтой было уехать за границу на службу в каком-нибудь нашем посольстве — не ради удовлетворения капризов жены, а ради повышения своего культурного и образовательного уровня. Он много читал и любил посещать разные выставки.

«Спас, а почему тебя прозвали Однако?» — как-то я спросил его.

«Чтобы я всегда помнил».

«Что именно?»

«Что не стоит демонстрировать свою образованность перед невеждами. Поскольку поступать таким образом — значит раздражать их».

И он рассказал мне, как однажды на партийном собрании, когда редактировали резолюцию, он возмутился, что в документе без конца повторяется союз «но». «Но не допустим… но не позволим…»

«Да хватит этого, „но“!» — возмутился Спас.

«А чем его заменить?»

«Выучите родной язык, и узнаете чем. Можно употребить слово „однако“; например: „однако мы не допустим“»…

Этот незначительный случай забылся. А прозвище осталось. Что не мешало его обладателю пользоваться уважением, несмотря на скромную должность шифровальщика. Он был из поколения тех, железных, с твердыми принципами. Из-за этого в начале 60-х его едва не уволили со службы. Позволил себе несколько резких слов по адресу обуржуазившихся партийных функционеров. О его еретических замечаниях тут же доложили куда следует, и по этому случаю назначили служебную проверку. Свидетелей произошедшего было двое — доносчик и ваш покорный слуга. Первый настаивал на своем, а я его опровергал, поэтому случай этот остался без последствий.

«Спасибо, браток, — сказал мне потом Однако, — хотя твои показания и были насквозь лживые. Но пусть там, наверху, знают: может, мы и рядовые партии, но отнюдь не дураки».

Среди немногочисленных друзей Однако была одна его сотрудница по отделу, Катя. Все наше ведомство было посвящено в тайну о том, что Катя не просто влюблена в парня, а прямо-таки боготворит его. К сожалению, Однако был женат, а Катя с ее худобой и кислым выражением лица старой девы едва ли способна была кого-нибудь соблазнить. Хотя, как мне позже рассказал сам Спас, один раз Катя все-таки попыталась это сделать. Это случилось вскоре после смерти его жены. Они с Катей стояли, греясь, возле батареи отопления, и девушка положила свою руку на руку Спаса.

«Она это сделала как бы в знак сочувствия, но я сообразил, что у нее на уме, и сделал вид, что не понял намека», — рассказывал Однако.

«А она?»

«Ничего. Постояла так немного и отошла. Но на следующий день все-таки не выдержала и сказала: „Сядь тебе на руку муха — ты и то отреагировал бы!“ — „Да, — ответил я ей, — я такой. Не позволяю себе лишнего в рабочее время“».

«Теперь она будет караулить тебя в нерабочее…»

«Ничего у нее не выйдет».

Его покойная жена была такой же тощей, как Катя, и провести всю свою жизнь со скелетами в постели было чересчур тяжелым испытанием даже для такого долготерпеливого человека, как Однако.

Я познакомился с его пониманием женского идеала много позже, когда однажды зашел к нему домой выпить кофе. Было прохладно, моросил дождь, и он пригласил меня домой, предупредив, что обстановка у него малоподходящая для приема гостей. Мы выпили кофе, выкурили по сигарете, и Спас сказал:

«Сейчас я тебе покажу нечто прекрасное».

И достал из шкафа картину в позолоченной раме. На ней были изображены, обнявшись, три обнаженные дамы, смело демонстрировавшие различные части своих тел. Общим у всех троих было одно — роскошная пышность форм.

«„Три грации“. Висит в Лувре. Один приятель привез. Да что тебе говорить. Сам, наверно, сто раз в Лувре бывал».

«Только раз. У меня там была назначена встреча с одним человеком, который так и не пришел».

Мое признание лишний раз укрепило его во мнении, что на Запад посылают не тех, кого следует. С годами это убеждение все больше крепло еще и потому, что начальство все никак не догадывалось послать туда его. Он был хорошим сотрудником и уверенно держался на своем месте, но все свидетельствовало о том, что сидеть ему на этом самом месте до самой пенсии.

«Вот как бывает, — говорил он нам с Бориславом, — когда у человека нет друзей среди начальства».

«Не в это дело, — возражал Борислав. — Причина не в том, что у тебя нет друзей, а в том, что ты не способен победить своего врага».

«Какого еще врага?»

«Сам ведь знаешь: „Язык мой — враг мой“».

«И что теперь — самому с собой что ли только разговаривать?» — ворчал Однако.

«И притом — про себя, — добавлял Борислав. — Потому что всегда надо помнить, что и у стен есть уши».

Являюсь к Однако в тот послеобеденный час, когда пожилые люди обычно отдыхают.

— Вот молодец, — приветствует меня хозяин квартиры, впуская к себе. — Только я прилег вздремнуть, а ты тут как тут…

— Я звонил, да у тебя все время занято.

— У меня нет телефона.

— И давно его у тебя отобрали?

— Я сам от него отказался. Зачем мне телефон, если некому звонить.

— А я как раз затем и пришел, чтобы попросить тебя кое-кому позвонить и решить один вопрос.

— Почему — я?

— Потому что ты человек со связями. И обладаешь влиянием.

Он не в настроении, но это его обычное состояние. Не знаю, родился он таким или сделался таким со временем, но, сколько помню его, он всегда угрюмый. Тем не менее Спас соблаговоляет указать мне на одно из потертых плюшевых кресел в полутемной прихожей, которая у него вместо гостиной.

— Садись. Кофе выпьешь?

— Если тебя не обременит.

Похоже, он собирается сказать, что я его и так уже обременил своим визитом, но молча исчезает на кухне. Оттуда доносится звяканье посуды и какое-то невнятное бормотание — значит, пришло-таки время для разговоров с самим собой. Потом он появляется с двумя чайными чашками, щедро наполненными какой-то густой коричневатой жидкостью.

— Ты уверен, что это кофе? — спрашиваю.

— Рожь. Обжаренная рожь. Говорят, она полезна.

Осторожно отпиваю глоток пойла — лишь затем, чтобы не обидеть хозяина квартиры, — и протягиваю ему пачку сигарет.

— Я давно бросил, но ради тебя выкурю одну.

Он закуривает, отчего заходится кашлем, потом глушит его новой порцией дыма и произносит:

— Говори.

Вкратце знакомлю его с моей пенсионной проблемой.

— Мне известно, что ты разбираешься в таких делах и что у тебя есть связи в министерстве…

— Связи у меня теперь не в министерстве, а среди кладбищенского начальства.

— Ну, туда я тебя звонить пока не прошу.