Борис Воробьев - Брать без промедления

А что, подумал Кострюков, пожалуй, так и сделаем. Охотовед — лицо как бы нейтральное, сам по себе. Заехал — и хорошо. Молодец уполномоченный. И насчет всяких тонкостей тоже прав: зачем кому-то расспрашивать человека о его работе? А найдется любопытный, можно и туфтой попотчевать, особого риска нет — раз спрашивает, значит, не знает.

— Ну что ж, попробуем, — согласился Кострюков. — Вроде, ничего расклад получается.

— Тогда побегу в поссовет, бланк для документа возьму. Ждите, я мигом…

Облокотясь на ящик рации, Кострюков тщетно пытался рассмотреть что-нибудь вокруг. Кроме ревущей беспросветной мглы не было ничего.

Они ехали уже три часа, но если бы не циферблат, на который время от времени поглядывал Кострюков, подсвечивая себе фонариком, он ни за что бы не определил факт течения времени. В этом хаосе его просто не существовало, и это было для Кострюкова самым неожиданным. Его окружала пустота, он словно бы летел в темном пространстве, где не было ни верха, ни низа, ни лева, ни права, а была лишь невесомость, в которой он кувыркался, как будто потеряв привычную тяжесть.

Не желая поддаваться гнетущему состоянию неопределенности, Кострюков устроился поудобнее и стал думать о предстоящем деле. Вроде, все было продумано, всякие неожиданности проиграны в воображении, но все-таки один момент очень беспокоил старшего лейтенанта — как появиться на станции и не всполошить своим появлением того, кто и так все время начеку? Приезд должен быть совершенно естественным, само собой разумеющимся, но тут концы с концами у Кострюкова не сходились, хотя кое-какие варианты имелись. Проще всего, конечно, сказать, что они заблудились. Но тогда у них наверняка спросят, куда это они едут по такой погоде и кого это везет всеми уважаемый каюр Старостин. Ответ как будто имеется — едут они по делам обмера охотничьих делянок, а везет товарищ Старостин охотоведа Кострюкова. Вот, если хотите, и документик на этот счет, по всей форме, с фотокарточкой и печатью.

И все-таки… Все-таки и этот вариант, лучший, по мнению Кострюкова, не отводил всех подозрений. Тут многое будет зависеть от профессионализма, от выучки агента, от его способности подвергать анализу все и вся. А судя по всему, профессионализма у агента как раз в достатке. И значит, он будет следить за каждым твоим шагом. И значит, придется ежеминутно контролировать себя, потому что агентом может оказаться любой из зимовщиков.

Нарты неожиданно остановились.

— Жив, старлей?

— Жив, чего мне сделается. За чем остановка?

— Алык у Серого ослаб, подтянуть надо.

— Как думаешь, сколько проехали?

— А мне гадать нечего, точно знаю — сорок километров.

— Сорок?! — Кострюков не мог скрыть разочарования.

— Шесть часов без остановки и всего сорок?

— Дальше и не то еще будет, старлей. Сейчас еще собаки свежие, а устанут — как бы нам не пришлось их тащить. Так что не торопись, тише едешь — дальше будешь. Скоро распадок, там и заночуем.

— А если без ночевки? Ты что, устал?

— Не во мне дело. Говорю же — собаки. Если гнать, как ты хочешь, загоним на третий день. А тогда что?

— Зато километров триста отмахаем.

— А остальные двести?

— На лыжах пойдем. На кой черт тогда лыжи взяли?

— На лыжах! Валяй, иди, если ты такой храбрый. А взяли на крайний случай, если что, все не пешком.

— Ладно, — сказал Кострюков, — ты каюр, тебе и карты в руки. Делай как хочешь, но довези.

Распадок даже в темноте полярных сумерек казался еще более темной ямой, у которой нет дна, входом в некий неизвестный мир, где перестают действовать земные законы. Но в распадке было тише, и это уже было хорошо. Выбрав место поровней, Андрей остановил нарты. Собаки, почуявшие отдых, тотчас легли, свернувшись калачиками и тесно прижавшись друг к другу.

— Видал? — кивнул на них Андрей. — А ты говоришь, зачем отдыхать. Да они ухайдакались, что твои ломовики. Им сейчас не то что пеммикана — мяса не нужно. Вот отдышатся, тогда покормлю.

Палатку поставили быстро. Расстелили спальные мешки, развели примус. Когда стало тепло, сняли полушубки, оставшись в свитерах и ватных брюках. Вытащив из рюкзака алюминиевый чайник, Андрей попросил:

— Не в службу, а в дружбу, старлей: сходи за снегом, чаек сварганим. А я пока ужин соображу.

Когда Кострюков вернулся, «стол» уже был накрыт: на куске брезента стояла банка тушенки, лежали сухари. Подкачав примус, Андрей спросил:

— Строганину пробовал когда?

— Не приходилось.

— Сейчас угощу. — Андрей покопался в рюкзаке и достал крупную рыбину. — Чир, — сказал он. — Лучшая рыбка для строганины. Можно, конечно, и нельму, но чир пожирнее.

Он поднес рыбину к огню и с минуту вертел ее над пламенем. Когда кожа немного оттаяла, Андрей содрал ее и стал строгать чира ножом. Нежное мясо, завиваясь как стружка, падало на брезент, образуя горку.

— Ну вот и готово. Поспеет чайник, поедим за милую душу.

Чира ели, макая стружки в соль, заедая сухарями и запивая крепко заваренным чаем.

— Теперь и покурить не грех, — сказал Андрей, когда они съели и выпили все. — Скрутим по «гвоздику», старлей?

— Зачем крутить, у меня папиросы есть. — Кострюков достал из кармана брюк пачку «Норда».

Андрей взял папиросу, понюхал.

— Сто лет не пробовал, махрой в основном пробавляюсь.

— Давно зимуешь?

— Пятый год.

— А до этого?

— На промысловой шхуне ходил, матросом. Тюленей в Белом море били. — Чего ж ушел? Тяжело?

— Не в этом дело. Я с малолетства на тяжелых работах, привык. Шкуры нюхать надоело. Знаешь, как пахнут тюленьи шкуры да еще лежалые? От одного запаха горькую запьешь.

— В штабе говорили, ты из поморов?

— Точно. Все Старостины всегда были поморами. Из-под Мезени мы. Всю жизнь ходил за рыбой да в зверобойку, за морским зверем, стало быть. Я вот с десяти лет на промыслах. Считай, шестнадцать лет уже отгрохал.

— Шестнадцать? Выходит, тебе двадцать шесть?

— В декабре стукнет.

— А мне в июле было. Годки мы с тобой.

— Ну! А на вид ты старше, старлей. Я думал, за тридцать тебе. Серьезный уж ты очень.

Кострюков усмехнулся:

— Ты, Старостин, тюленей ловил да рыбу, а я всю жизнь мразь всякую. Есть разница? Вот мы сейчас толкуем с тобой, а тот, на станции, свое дело делает. А до него нужно еще добраться и взять. Будешь серьезным.

— Доберемся, старлей. — Андрей загасил окурок. — Ладно, ты давай спи, а я пойду собак покормлю.

Вторая ночь застала их на ровном плато, где ветер гулял как хотел. Палатку поставили с трудом, а когда залезли в нее, Кострюков понял, что ночлег не сулит настоящего отдыха: от наскоков ветра палатка ходила ходуном, казалось, ее вот-вот поднимет на воздух.