Дэн Абнетт - Инквизиция: Омнибус

Все еще продолжая смеяться, лорд Хаоса обернулся к магосу Алголю и увидел, сколь двоякими бывают дары Темных Богов.

Выстрел инквизитора миновал Эреба, зато поразил монолит. Черный камень взорвался, разметав украшавшие его письмена градом острых, словно бритва, осколков. Алголь лежал на спине, привалившись к подножию древнего камня. Сухое тело магоса было иссечено, а на костлявом лице застыло изумленное выражение.

Эреб припал на колени возле мертвого техножреца. Где-то неподалеку загрохотали, падая, камни, и лорд Хаоса заметил, как Дюбель выбирается из-под обломков. Десантник-предатель увидел, чт о случилось с Алголем и процедил сквозь зубы особо грязное проклятие.

— Похоже, придется вернуться на Эбок с пустыми руками, — сплюнул Дюбель.

Лорд Хаоса вновь посмотрел на изумленное лицо магоса.

— Я так не думаю, — произнес Эреб, подкладывая левую ладонь под голову Алголя. Одно давно выверенное движение рукой, и тонкая шея техножреца переломилась. Раздался сухой хруст позвоночника, и в следующее мгновение Эреб уже держал за волосы оторванную голову магоса в неровном свете прожекторов.

— Монолит, конечно, уничтожен, но у нас остались глаза, видевшие его, — произнес Эреб. — Глаза — зеркало души, Дюбель. И, заглянув в него, мы сможем постичь ее секреты.

Лорд Хаоса посмотрел в глаза Алголя и рассмеялся, узрев в них свое будущее.

Яков поймал себя на том, что дремлет, убаюканный усыпляющим действием теплого солнца и монотонным стуком копыт по булыжникам мостовой, когда его подбородок коснулся груди. Моргнув, он стряхнул с себя дремоту и, сидя в открытой повозке, принялся оглядывать здания, проносившиеся мимо. Фасады с колоннами и рядами балконов простирались на несколько этажей вверх, разделенные широкими разветвленными улицами. Карнизы из мрамора с толстыми прожилками неслись мимо, за ними следовали гранитные фасады, чья полированная поверхность, отражала полуденные лучи солнца. Ещё километр, и стали видны первые признаки упадка. Крошащаяся мозаика рассыпалась по неровной мостовой, ползучие растения обвивались вокруг балюстрад и карнизов. Пустые окна, некоторые даже без стекол, взирали на него. Крикнув на лошадей, кучер остановил повозку и подождал, пока проповедник спустится на булыжники мостовой.

— Дальше мне нельзя, — сказал кучер, даже не повернувшись, и его слова звучали одновременно и извинением, и благодарностью. Яков подошел к его сиденью и пошарил в кармане в поисках монеты, но кучер, избегая его взгляда, тронулся с места, поворачивая повозку на боковую улицу. Яков знал, что так будет — ни один честный человек на Карис Цефалоне не взял бы платы от священника, но он так и не избавился от привычки платить за услуги и товары. Он как-то попытался всучить чаевые носильщику на железной дороге, но тот в ужасе чуть не разрыдался. Яков был здесь уже четыре года, но так ещё и не привык к местным обычаям и верованиям. Забросив свой вышитый холщовый мешок на плечо поудобнее, Яков продолжил свой путь пешком. Длинные ноги быстро несли его мимо руин счетных домов и древних магазинов, апартаментов, что некогда принадлежали сказочно богатым людям, мимо бывшего королевского казначейства, ныне вот уже семь столетий как покинутого. Он прошел уже с километр, как вдруг постепенный подъем кончился и, стоя на вершине холма, Яков оглядел свой приход.

Низенькие уродливые лачуги гнездились по дорогам и аллеям среди некогда могучих строений королевского квартала. Он чувствовал запахи бездомных: вонь немытых тел и аромат в некотором роде даже экзотической стряпни, что принес ему дым тысяч костров. Солнце только начало садиться, когда он направился вниз по холму, и вскоре главная улица погрузилась в прохладную тень, заставляя ежиться от холода после недавнего тепла. Хижины, сколоченные из рифленого металла, грубых досок, листов пластика и других обломков, упирались в обработанный камень старых городских домов. Стало слышно бормотание голосов, визг детей, тявканье и лай собак. Грохот сковородок, на которых готовили пищу, смешивался с плачем младенцев и кудахтаньем кур. Жителей было почти не видно. Большинство из них были дома, готовясь к ужину, остальные работали в полях или в шахтах на дальних холмах.

Маленькая девочка, около двенадцати земных лет, выбежала из-под растрепанного куска грубо сотканной пеньки. Она визгливо рассмеялась, когда мальчик, немного младше ее на вид, догнал и повалил ее на землю. Они увидели Якова одновременно и сразу же успокоились. Отряхнувшись, они поднялись и уважительно склонили головы в ожидании.

— Катинья, верно? — спросил Яков, остановившись напротив девочки.

— Да, отче, — смиренно ответила она, глядя на него здоровым глазом. На месте другого глаза у нее был болезненный красный струп, который вылезал из глазницы, проходил по лицу и обволакивал левое ухо, оставляя часть головы лысой. Она мило улыбнулась проповеднику, и он улыбнулся в ответ.

— Разве ты не должна помогать своей матери по кухне? — спросил он, кивнув в направлении покосившейся хибары, которая служила им домом.

— Мамка в церкви, — встрял Пиетор, младший брат девочки, тем самым заработав пинок по ноге от своей сестры. — Она сказала нам тута ждать.

Яков взглянул на мальчика. Высохшая правая рука придавала его в целом абсолютно нормальному телу скособоченный вид. Именно дети более всего занимали его, всегда радостные вопреки своему тусклому будущему и жуткому окружению. Если бы все верующие в Императора имели такой же несгибаемый дух, то Он и все человечество превозмогли бы любое зло и бедствия ещё тысячелетия назад. Их увечные, мутировавшие тела ужасны, размышлял он, но их души так же человечны, как и любые другие.

— Не рановато ли для церкви? — спросил он детей, удивляясь, зачем все туда направились аж за два часа до начала службы.

— Она сказала, что хочет с вами поговорить. И ещё другие люди с ней тоже, — сказала Катинья, сомкнув руки за спиной и глядя вверх на священника.

— Что ж, вы двое идите в дом и приберите все к маминому приходу, — мягко сказал он, надеясь, что его внезапное волнение не было замечено.

По дороге он судорожно пытался понять, что могло произойти. До него доносились тревожные слухи о нескольких умерших в лачугах, и том, что истощающая чума начала распространяться среди мутантов. В таких антисанитарных условиях подобные болезни быстро разрастались и с невероятной скоростью переносились из одного гетто в другое, когда рабы со всего мира собирались в трудовые группы.

Повернув направо, Яков направился к часовне, которая была также его домом. Построенная пять лет назад руками самих мутантов, она была такой же развалюхой, как и любое другое здание в гетто. Крыша протекала, зимой там была стужа, а летом изнуряющая жара. Но все равно, усилия, вложенные в постройку, были достойны восхищения, хоть результат и был печальным, если не сказать, оскорбительным. Яков подозревал, что кардинал Карис Цефалона — прелат Кодашка — почувствовал извращенное удовлетворение, услышав о том, кто направлен в приход мутантов. Как член фракции армормитов, Яков свято верил в то, что строения, возведенные во имя Императора, обязаны быть богато украшены и являть собой великолепные и блестящие произведения искусства, прославляющие Святого Отца Человечества.