Лен Дейтон - Вчерашний шпион

— Я должен был еще раньше прийти сюда и поговорить с тобой, — медленно продолжал я. — Каждый день я собирался это сделать, но каждый раз откладывал. Не знаю даже почему. — В действительности я знал причину: скорее всего такой разговор закончился бы тем, что Пину взяли бы под стражу.

— Муж и два чудесных мальчика, — она щелкнула пальцами. — Погибли ни за что… Ну, а что парнишка, устроивший взрыв? Кто-то сказал, что ему было не больше пятнадцати лет. Где он сейчас? Живет преспокойненько в своем Алжире с женой и двумя детьми?!

— Не рви себе душу, Пина.

Она взяла наши с Билли пальто со спинки кресла и каким-то материнским жестом расправила их, застегнула и повесила в шкаф. Затем она задумчиво начала переставлять чашки и блюдца, маленькие пирожковые тарелки и серебряные вилки. Я хранил молчание. Когда наконец последняя кофейная ложечка заняла отведенное ей место, Пина подняла голову и печально улыбнулась.

— Война, — горестно произнесла она. — Потому, наверное, я чувствую себя такой старой, Чарли.

— Значит, причина в этом? — Я был неумолим.

— Причина чего?

— Вот, значит, почему ты сегодня хотела убить Шемпиона, а заодно, черт побери, чуть не укокошила меня и мальчика?

— Мы даже не знали, что Билли во Франции.

— Ага, понятно, значит, это Шемпион виноват. — Мой голос был полон горечи.

— Ты узнал меня? — спросила она.

— Билли узнал.

— Мы ведь вернулись, — попыталась оправдаться Пина. — Ты уже выбрался из машины, и Билли тоже был в порядке. И мы решили не останавливаться.

— Ты и внук старого Эрколя! — воскликнул я. — Бонни и Клайд, так, что ли?

— Что ты, черт возьми, мелешь, Чарли?

— Ну а что тогда? В чем дело?

— Кто-то должен остановить Шемпиона, Чарли.

— Но почему именно ты? И почему внук Эрколя? — Я мог бы и не задавать этого вопроса, ответ мне был известен. Я ведь не раз слышал истории Эрколя о войне и о той славной роли, которую он сыграл в освобождении Франции. Кто мог пройти мимо «благодарности командования и упоминания в списках отличившихся» и фотографий в прекрасных рамках! И как удивительно удачно они выделялись в свете ламп, направленных вроде бы на репродукцию Ренуара.

Я добавил сахара себе в какао.

— А я говорила, что ты догадаешься, — вздохнула Пина. — Он в разговоре о футбольном матче осторожно дал тебе понять, чтобы ты не оказался в это время в машине Шемпиона. Я сказала, что ты обязательно догадаешься.

— Тебя посадят на пятнадцать лет, — сердито оборвал ее я. — Ты знаешь, что шофер погиб?

— Мы и это обсудили, — ответила Пина. Она взяла свою чашку с какао и отпила несколько глотков. — Но все-таки мы решили, что должны выполнить задуманное. Даже если ты будешь в машине, мы решили, что проведем операцию.

— Я так и понял, — сказал я, выпил пару глотков какао, а затем повел носом над чашкой.

— Чарли, — с упреком произнесла Пина, — это всего лишь какао.

Я выпил горячий напиток.

— И вы решили бы, что должны во что бы то ни стало выполнить задуманное, даже если бы Билли был в машине?

— О господи, Чарли. К чему мы придем? — Глаза ее наполнились слезами. — Ты простишь меня, Чарли? Мы не видели Билли. Ты должен поверить мне. Должен!!!

— Я верю тебе, Пина.

Она потянулась всем телом и прижалась ко мне, но в этом ее всплеске эмоций не было ни капли страсти, только тот надрывный вопль отчаяния, которым уцелевшие, оставшиеся в живых горестно оплакивают свое одиночество.

— Отвези Билли к матери, Пина.

Она собралась с силами и кивнула, но лицо ее было искажено страданием, и по нему снова потекли слезы. Рыдания сотрясали ее хрупкое тело, а я обнял ее за плечи и старался успокоить и поддержать. Я чувствовал горячую соленую влагу на своей щеке и гладил ее по спине, как мать, жалеющая своего безутешного ребенка.

— Я прямо сейчас позвоню своим людям. Может, мне удастся организовать для вас самолет немедленно. В любом случае ты не должна оставаться здесь.

На какое-то мгновение она перестала плакать и посмотрела на меня.

— Серж Френкель говорил, что ты важная персона.

— Отправляйся к Кети, в Уэльс. Не высовывай оттуда носа, пока я не дам тебе знать, что опасность миновала и ты можешь спокойно вернуться.

Она схватила мою руку, желая дать понять, что все усвоила. Я высвободился из ее объятий и встал. Она скорчилась в уголке дивана и рыдала, закрыв лицо ладонями. Я вспомнил того сорванца, каким она была. Она не умела плакать и не пролила ни единой слезинки, даже когда немцы схватили и увезли ее мать. Видимо, Пине нужно было выплакаться за долгие годы. Или же она плакала за всех нас…

Я опоздал. Слишком опоздал. Мы все оказались в ловушке времени. Знакомый овощной базар, пустевший после наступления темноты, стал местом действия полицейского карнавала.

Там, где обычно располагались прилавки, ломившиеся от фруктов и овощей, теперь приткнулись черные блестящие автомобили окружного комиссариата, полицейского врача и представителей магистратуры. А почти на тротуаре замер автомобиль «скорой помощи» и фургон криминальной лаборатории.

Вход в дом Сержа Френкеля был освещен прожекторами и охранялся двумя полицейскими с синими от холода лицами.

— Желающих попасть на представление становится все больше! — Это был Клод собственной персоной.

Он кивнул стражам порядка, и я был допущен за ограждение.

— Похоже, что так, — согласился я.

На каждом лестничном пролете были расставлены полицейские. Обитатели дома толпились вокруг в пижамах и халатах, а детективы в штатском осматривали все помещения. Когда же мы добрались до кабинета Сержа Френкеля, там вообще негде было повернуться.

Распростертый на потертом ковре Серж в последнем жесте как будто пытался дотянуться одной своей тонкой рукой до кресла с подушечкой для головы, в котором я сидел тогда, в памятном 1940. Кинув взгляд на все эти ценные марки и конверты, разбросанные по всей комнате, случайный наблюдатель мог бы предположить, что стал свидетелем ограбления с убийством. Клод, я заметил, избегал смотреть на Френкеля. Он старался найти занятие, оглядывая вещи в комнате, рассматривая марки и конверты на письменном столе, которые полицейский заносил в книгу описи имущества.

— Чистая работа и выполнена молниеносно, — ровным голосом произнес Клод.

Я взял со стола листок.

— Сквозное ранение… — прочитал я вслух. — У входного отверстия следы пороховой гари…

— В тридцатых годах он был большим человеком, — говорил Клод. — Спас множество людей в 33-м и 34-м, вывез их из Германии. Он помог спастись Принцессе, ты знал об этом?

Я внимательно посмотрел на него. Клод воспринял смерть старика чересчур болезненно. Чересчур болезненно для профессионала, то есть. Я понял, что мои подозрения относительно намерений Клода не имели под собой почвы: просто он любил старика.