Лев Овалов - Медная пуговица

— Мне кажется, ты сгущаешь краски. В конце концов я могу рискнуть…

— Мы можем рисковать собой, но не вправе рисковать делом! — резко оборвал меня Железнов. — Свое поручение ты, можно сказать, выполнил. Мы обязаны спасти тебя, но, признаться, очень жаль детей. Их тоже хотелось бы спасти. А кроме того, есть, кажется, еще одно немаловажное обстоятельство, которое может ускорить твое возвращение домой.

— Что же ты собираешься делать? — спросил я.

— Говорить с Прониным, — ответил он. — На этот раз он очень-очень нам нужен!

Через день или два после визита Янковской и Гренера в тех кругах Риги, где волею судеб и своего начальства пришлось мне вращаться весь последний год, заговорили о предстоящем отъезде профессора в Испанию. Его научные исследования, которые он не прекращал, даже находясь, как выражался он сам, на аванпостах германского духа, вступили в такую фазу, что потребовали всех сил ученого. Поэтому он решил на некоторое время уехать в далекую от войны страну, которая на самом деле являлась как бы испытательным полигоном для ученых гитлеровского рейха. Такова была официальная версия. А неофициально в Риге, посмеиваясь, говорили, что просто-напросто Гренер решил провести свой медовый месяц в Мадриде.

Истину знали немногие, знали, разумеется, в Берлине и два-три человека в Риге, мне о ней стало известно только в силу особых отношений, сложившихся между мной и Янковской.

Что касается Железнова, он был озабочен предстоящим отъездом новоиспеченной четы, по-моему, больше самого Гренера.

— В связи с этим отъездом ухудшается ваше положение, — говорил мне Железнов, — и очень хотелось бы как-нибудь помочь ребятишкам…

Железнов находился на опаснейшей работе, приходилось все время думать, как бы сохранить на плечах собственную голову, но этот удивительный человек меньше всего думал о себе.

— Пронин встретится сегодня с нами, — сказал мне через несколько дней Железнов. — Не уходите никуда, я слетаю в одно местечко…

Он исчез и сравнительно скоро явился обратно.

— Знаете Промышленную улицу? — спросил он меня. — По-латышски называется Рупниецибас. Запомните: Рупниецибас, дом 7, квартира 14.

— А что дальше? — спросил я.

— Сейчас запоминайте, а завтра забудьте. Ровно через час приходите по этому адресу. «Руслан и Людмилу» проходили в школе?

— Разумеется…

— Начало помните? — спросил Железнов.

— Там, кажется, посвящение есть, — неуверенно произнес я. — Посвящения не помню.

— Нет-нет! — нетерпеливо перебил меня Железнов. — То, что в школе учили: «У лукоморья дуб зеленый…»?

— «… Златая цепь на дубе том…»?

— Вот и хорошо! — облегченно сказал Железнов. — А то сейчас было бы некогда заучивать стихи. Я уже условился. Вы позвоните и скажете первую строку, вам ответят второй, дальше вы — третью, вам — четвертую, вы — пятую, а вам… Понятно?

— Понятно, — ответил я.

— Вот и ладно, — сказал он. — Помните: ровно через час! А я побегу…

И он опять исчез.

Ровно через час я поднимался по тихой и чистой лестнице дома № 7, а спустя минуту стоял у дверей квартиры № 14 и нажимал кнопку звонка.

Дверь мне открыла пожилая, неплохо одетая и представительная дама.

Она ничего не сказала и только вопросительно поглядела на меня. Я неуверенно посмотрел на нее и с довольно-таки глуповатым видом произнес:

— «У лукоморья дуб зеленый…»

Дама слегка улыбнулась и тихо ответила:

— «… Златая цепь на дубе том…»

Затем открыла дверь пошире и пригласила:

— Заходите, пожалуйста.

Я очутился в просторной передней. Дама тотчас закрыла за мной дверь и повела меня по коридору в кухню, там у плиты возилась какая-то женщина, одетая попроще.

— Эльза, — сказала дама, — проводите этого господина…

Эльза тотчас вытерла передником руки и, не говоря ни слова и не оглядываясь, открыла выходную дверь. Мы оказались на черной лестнице, спустились на улицу, миновали несколько домов, вошли в какие-то ворота и завернули за угол. Моя провожатая остановилась перед входом в какую-то полуподвальную квартиру, указала на дверь и пошла прочь, даже не поглядев на меня.

Я секунду постоял перед дверью, дернул ручку звонка и услышал дребезжание колокольчика.

Дверь тотчас отворилась, передо мной появился юноша, скорее даже подросток, в серой рабочей блузе.

— Вы к кому? — спросил он довольно недружелюбно, готовый вот-вот захлопнуть передо мной дверь.

— «… И днем и ночью кот ученый…» — твердо сказал я. Подросток окинул меня внимательным взглядом и быстро пробормотал:

— «… Все ходит по цепи кругом».

Он выскочил во двор и, полуобернувшись в мою сторону, небрежно кинул:

— Пошли!

По черной лестнице этого же дома мы поднялась на второй этаж, паренек, не стучась и не звоня, решительно открыл незапертую дверь чьей-то квартиры, миновал кухню, в которой у окна, спиной к нам, стоял какой-то мужчина, не обративший на нас никакого внимания, остановился перед закрытой дверью, сказал: «Стучите», — и сразу покинул меня.

Дверь приоткрылась, из-за нее выглянула голубоглазая девушка.

— Вам кого? — спросила она.

— «Идет направо — песнь заводит…», — сказал я. Но она не успела мне ответить.

— «… Налево — сказку говорит…», — услышал я из-за двери знакомый голос.

Девушка выскользнула в коридор, я вошел в комнату и увидел… Пронина!

Неподалеку от него стоял Железнов.

— Здравствуйте, — сказал Пронин, при встречах в Риге он никогда не называл меня по имени.

— Прибыл в ваше распоряжение, — сказал я.

— Ну как дела? — спросил Пронин. — Рассказывайте скорее.

— Вероятно, вам уже докладывал товарищ Железнов. Можно сказать, успешно. С девятнадцатью познакомились лично, лицом к лицу, троих нет, исчезли неизвестно куда, с четырьмя еще не встречались.

— Значит, можно домой? — спросил Пронин.

— Это зависит от вас, товарищ майор, — сдержанно произнес я, хотя мое сердце сжалось от радостного предчувствия.

— Да, домой, — повторил Пронин. — Вы сделали большое дело. И, кроме того…

— Ну, без Железнова я бы ничего не добился, — убежденно ответил я. — Он многому меня научил.