Николай Стариков - Ваше благородие

— Один час, — ответил он.

Глядя вслед быстро удаляющимся парламентерам, поеживаясь на ветру, командир роты сказал:

— Дождь со снегом как нельзя кстати. Фрицы вон как заторопились.

Поглядывая с любопытным одобрением на укрывшихся в плащ-палатки бойцов, Фессель нарушил молчание.

— Мы, немцы, любим роптать на природу, будто она причастна к нашим поражениям… А такую вот простую, крайне необходимую вещь для солдата сделать не смогли.

Педантичные немцы выдержали ровно один час, ни секунды меньше, ни минуты больше. Потом одновременно во весь рост в колонне по три с поднятыми воротниками шинелей и натянутыми на уши пилотками, не вынимая рук из карманов, двинулись вниз.

Когда колонна подошла на полсотню шагов к залегшей цепи автоматчиков, Фессель протрубил во всеуслышание:

— Стой! По трое с поднятыми руками подойти для обыска.

— Этих-то обыскивать можно?

— Обязательно.

— Что надо оставлять?

— Личные вещи, за исключением бумаг.

Пока один взвод проводил обыск, два других наверху собрали оружие и боеприпасы, другое имущество. Такую же работу проделали во втором опорном пункте, напрасно покинутом немцами вечером.

Утром следующего дня на совещании у командира отряда Шалевич доложил о собранных трофеях. Их список едва умещался на странице, исписанной мелким почерком. В нем значилось: автоматов IIIIITT 39 единиц, немецких МП 38/40 — 207, винтовок — 198, четыре крупнокалиберных отечественных пулемета ДШК, десять немецких пулеметов МГ-42, шесть немецких противотанковых ружей, четыре 25-мм отечественные зенитные пушки, большое количество боеприпасов, шанцевого инструмента.

Когда автор записки закончил чтение, он тут же задал вопрос:

— Что со всем этим богатством будем делать?

— Разрешите немецкими автоматами вооружить роту, — застолбил тему командир восьмой роты.

— Все трофейное оружие передадим во фронтовой склад. Оставить у себя не имеем права, — ответил Бодров. — Мне уже приходилось сталкиваться с этим вопросом. Автоматы получит восьмая рота для вооружения одного взвода, девять в качестве личного оружия выдадим командирам рот. Крупнокалиберные пулеметы и зенитные пушки передаются в распоряжение начальника артиллерии для создания зенитной батареи в отряде.

Далее Шалевич сообщил, что найдено несколько добротных топографических карт, пара дневников, другие бумаги, которые переводятся в настоящее время Фесселем. Одно важное распоряжение Фогста уже переведено.

— Вы только послушайте, — говорил докладчик, — что в нем сообщается. Будто местными жителями где-то в окружающих лесах спрятана «тридцатьчетверка», два миномета, пара десятков автоматов. Командирам рот предписывалось организовать поиск боевой техники и оружия для усиления огневых возможностей опорных пунктов. Распоряжение подписано несколькими днями раньше, чем мы прибыли сюда. Похоже, наше появление помешало немцам выполнить задачу.

— Теперь она автоматически перешла к нам, — сказал Бодров.

— Еще есть важный документ — фотография, на которой запечатлен момент расстрела двух молоденьких девушек. Одна из них голая, даже на снимке видно, как они дрожали. Три немца перед ними с автоматами видны со спины. Не исключено, эти палачи находятся среди пленных.

— Что говорит Фессель по поводу фотографии?

— Поясняет, что трудно найти, но попробовать можно.

— Лев Герасимович, возьмите под свой контроль поиск. Как только задержанных отправим во фронтовой пункт сбора военнопленных, преступники там затеряются, а нам этого допустить нельзя. В Горобцах потом тоже следует поискать людей, знающих девочек. Фесселю передайте, чтобы ускорил перевод собранных документов. Александр Алексеевич, совместно с командиром седьмой роты организуйте восстановление разрушенных блиндажей в нашей роще. В скором времени сюда прибудет штаб во главе с Николаем Михайловичем. Военнопленных отправим, когда выполним все эти работы, как и другие подготовительные к зиме.

— Можно вопрос? — поднял, как школьник, руку Шведов.

— Ну!

— Нам зачитали приказ замнаркома, будто после наступательных боев положены фронтовые сто граммов.

— Получите! — заверил Бодров.

Тревожные дни последней недели со сном урывками в кабине автомашины крайней усталостью давили на сознание и тело. Хотелось расслабиться, отвлечься от навалившихся забот, просто полежать с закрытыми глазами, ни о чем не думая и чтобы никто не докучал. Сегодня выдался такой вечер. Все распоряжения отданы, дежурный по отряду предупрежден: командира не тревожить без крайней нужды. Завтра надо готовить новую операцию. Но это уже следующий день. Сегодня — отдых.

Сергей вознамерился уснуть сразу, как это бывало в автомашине или даже за столом, стоило склонить голову. Сейчас он лежал с закрытыми глазами — сбылась многодневная мечта, — но сон не приходил. Будто накопившись за длительное время, одна за другой в голове появлялись мысли, далекие от служебных дел. В стремительно развивающихся событиях иногда возникали образы сына, Зины, матери, Лиды, Вадима, поочередно и все вместе проявлялись сквозь мрак ночи и пространство. Не было лишь личика Димки. Вместо него — розовое пятно да беззубая улыбка, которой одарил сын при самой первой встрече.

Будоражило душу письмо Зины. Она была у матери, жила долго с дедами в Горшовке, везде ее принимали. В качестве кого? Не просто же только как мать Димки? Не мог он представить, что Зина поехала к родным с другой целью, кроме как повидаться с сыном. Но не сделать этого она просто не могла. Ему не хотелось плохо думать о Зине. В конце концов он одобрил ее поездку. Сергею не хотелось признаться самому себе, но в груди теплело от сознания, что Зина была в их доме, ходила с Димкой в Горшовке по дедову саду, глядела с мосточка на Панику. Милые сердцу картинки! Как было бы здорово, если бы это была та его Зина! Он пытался представить себя вместе с ней, теперешней, на хуторе или дома у матери, но не совмещалось что-то. Но и мысль навсегда оставить Димку без отца или матери отвергалась тут же.

«О-хо-хо… — ворочался Сергей с боку на бок. — И так плохо, и эдак не получается».

Он вновь вспомнил последнюю встречу в Михайловке, радостные и одновременно печальные глаза, бледное, изменившееся лицо Зины. Но оно тут же как бы растворилось в устоявшемся образе из невозвратной юности. Чувство горечи вновь наполнило сердце. «А ведь по-другому могла сложиться жизнь! Тогда не было бы сейчас сына. Кто знает, какова моя судьба. Война… А у меня есть Димка! — улыбнулся он своей мысли. — Вот уж воистину — что бог ни сделает, все к лучшему».

Сергей понимал, следовало бы написать письмо Зине, но что именно?.. Плохое письмо убьет ее. Надо хорошее, чтобы поддержать больного человека, ведь это не кто иной, как мать его сына.