Александр Логачев - Капитан госбезопасности. В марте сорокового

Давить на украинца никто не собирается. Еще чего. Сам попросится.

Они продолжали выстраивать план. Кемень сам того не замечая уже втянулся в обсуждение побега, словно его участие в нем вопрос обговоренный и утвержденный.

В мыслях они уже вышли за стены тюрьмы, когда послышались шаги надзирателя.

Пока от украинца требуется немного.

— Пойдешь первым, осмотришься. Если без изменения, то дашь знать. Давай! Пошел!

Капитан толкнул Кеменя по направлению к двери. Она открылась.

— Первый на выход!

Первый уже готов был к выходу.

В том, что в их карцере не стояло обыкновенной параши, а заключенных поодиночке выводили на оправку в туалет, общий и для надзирателей и для арестантов, виновато было подпольное расположение карцера и узкая длинная лестница. Лестница — единственное, что связывало подвал с остальной тюрьмой и с волей.

Первого заключенного вывели для вечернего отправления естественных надобностей. Второй заключенный остался в камере и не сомневался уже, что Кемень увидит то, что должен увидеть. Выяснится, что один из надзирателей по-прежнему пребывает в пьяной отключке и их охраняет всего лишь один человек. Так и вышло. Вернувшийся украинец, войдя в камеру и уступая дорогу к двери своему сокамернику, едва заметно кивнул. Ну вот, пришла пора капитану выходить и действовать…

Дверь скрыла от Кеменя происходящее в коридоре.

Что должно происходить по распорядку, известно. Заключенный выходит, держа руки за спиной, отходит на пять шагов вдоль стены, останавливается, поворачивается лицом к стене. Все это время надзиратель, держась за револьвер, наблюдает с безопасного расстояния. Потом только возвращается к открытой двери, запирает ее. Отработанный годами, автоматически исполняемый ритуал. Вот автоматизм и должен стать ахиллесовой пятой. Ведь сегодня сложилась необычная ситуация. Напарник первого надзирателя не страхует его у решетки. А первый же будет действовать, как всегда, не приучен по-другому. Так должен думать тот, кто назвал себя Кеменем. А еще о том, что отчаяние и безысходность творят чудеса, они должны помочь вору. Вор собирался напасть, когда надзиратель вставит ключ в скважину, то есть когда займет руки делом. И надзиратель не должен успеть выхватить револьвер до того, как вор бросится на него. Правда, кобура надзирателя обязана быть расстегнута. Кемень вслушивался в звуки за дверью и приближался к выходу из карцера мелким крадущимся шажком…

Он вздрогнул и отпрыгнул, когда дверь открылась.

— Иди сюда, фраер! — в дверной проем заглянул вор. — Помогай!

Кемень выбежал за порог, увидел лежащего на полу надзирателя, подхватил его за гимнастерку, и вдвоем с «Жохом» они затащили его в карцер.

— Вбив? — спросил украинец.

— Оглушил, — ответил вор, расстегивая на лежащем ремень. — Сапоги стаскивай, твою мать! Не стой!

— Я з тобою, — решительно произнес Кемень.

— Лады, — согласно кивнул «Жох». — Тогда шевелись, фраерок!

Затихла одна тревожная струна внутри капитана. «А мог бы он поступить по-другому, то есть наотрез отказаться от побега? Точный расчет точным расчетом, однако у каждого свои баклажаны в голове. И тогда бы операция по внедрению завязла бы, как машина в песке». Замолчала всего лишь одна беспокойная струна, но она была далеко не единственной.

— А може його… того, — стянув с неподвижного надзирателя штаны, Кемень чиркнул большим пальцем себе по горлу.

— Зачем? — «Жох» напяливал гимнастерку поверх своей одежды. — Мы его запрем в камере, и чем он будет опасен? И потом запомни, я вор в законе и на мокруху иду, когда выхода нет. Просто так людей мочить западло.

Натянув штаны и сапоги, застегнув ремень и напялив фуражку, лженадзиратель «Жох» приказал подельнику:

— Давай на выход, фраерок. Руки за спину, чтоб все натурально.

Они вышли в ярко освещенный коридор, двинулись по нему к решетке, отделяющей зековскую часть подвала от надзирательской. За решеткой стояла тумбочка, на которой сейчас покоилась голова сидящего на стуле пьяного охранника.

Еще во время обсуждения побега украинец поинтересовался у вора, не мыслит ли тот выпустить заключенных из двух других камер их закутка, на что получил ответ: «Чтобы уж точно тогда привлечь внимание и чтоб всех рядышком положили. И сколько времени ухайдакаешь на возню с ними!»

Надзиратель, посапывающий на стуле, не проснулся от скрипа и позвякивания сдвигаемой решетки. Капитан знал, что так и будет, Кемень же облегченно расслабился, когда оказался рядом с охранником. «Жох» первым делом взял в руку фуражку, лежавшую рядом с надзирательской головой, и нахлобучил ее на сокамерника, вторым делом вытащил из кобуры спящего наган.

— Переодевайся, — прошептал капитан.

— А если… — Кемень показал на охранника, имея в виду «если тот проснется».

Жох изобразил рукояткой нагана удар по голове, потом засунул второй изъятый им револьвер в карман штанов. И стал помогать украинцу раздевать надзирателя. Страж был невысок, но толст, кожа его лоснилась, от него пахло потом и первачом. Судя по силе самогонного запаха, Адамец решил приблизиться к полной достоверности и накачал этого битюга до непритворной невменяемости. Отсюда, приказал себе капитан, надо быть предельно внимательным. Но пока раздеваемый лишь мычал и почему-то дрыгал правой ногой. Незаконно изымаемая форма образовывала на полу серую кучу.

Глаза надзирателя распахнулись внезапно. Лицо перекосило от ужаса, грудь пошла вверх, двигаемая набираемым в легкие воздухом, рот раскрылся для крика. И капитан среагировал немедля. Ударил всамделишно. От души и со злобой. Со злобой, правда, не на этого толстяка-надзирателя, а на старлея Адамца, вздумавшего устраивать идиотские забавы. Неужели не понимает, что пьяный человек может выкинуть что угодно и уж точно спросонья не вспомнит полученные инструкции.

Но в реальности досталось сейчас все же не Адамцу, а охраннику. Зубы его клацнули. Глаза закатились, а голова свесилась набок. Капитан затряс ушибленным кулаком.

— Одевайся, чего глядишь. Быстро! — зло поторопил не на шутку взведенный Шепелев. Сжимая-разжимая пальцы пострадавшей руки, капитан присел перед тумбочкой, раскрыл дверцу.

— Що шукаеш? — спросил Кемень, застегивая пуговицы.

— Папиросы, — честно признался товарищ Шепелев. — Если помирать придется, то хоть покурю напоследок.

«Следовало заранее подумать о куреве. Потому что теперь думаю не о нужном, а о никотине». В карманах штанов и гимнастерки, оказавшихся на Шепелеве, папиросной пачки не нашлось. От пьяного толстяка табаком тоже не пахло. Вот, может быть, в тумбочке от ночной смены завалялись? Но не завалялись. Зато обнаружилась маленькая подушечка, вроде той, что укладывают верхней в горке из подушек на кроватном покрывале.