Александр Логачев - Капитан госбезопасности. В марте сорокового

Шепелев отпрыгнул назад и передернул затвор. Гильза обо что-то ударилась с характерным металлическим звоном. Странно, что слух сейчас ловит такие мелкие звуки.

Вторая пуля досталась Пальцу, который стоял разинув рот. И так ничего и не успел понять.

Закричала в дверях Христина. А за окном гудит автомобильный мотор, подрагивают стекла.

Разворот, во время которого капитан передергивает затвор. Ох, уж эти Мосинские винтовки и обрезы из них… Эта необходимость растрачивать мгновения на досылание патрона в патронник. Или только так кажется, когда каждый удар сердца воспринимается как проигрыш во времени?

Колун уже отбросил кепку, под которой лежал небольшой пистолет, накрыл его кистью. Капитан же в этот момент услышал, как, крича что-то (кажется, по-польски), убегает по коридору Христина.

— Лежать! — Шепелев двинулся по кухне к Колуну, вытягивая руку с обрезом. — Я — капитан госбезопасности! Дом окружен! Вы арестованы! Слышишь — машина! Сопротивление бесполезно! Шпалер на место!

Пистолет был сейчас в руке Колуна, его дуло смотрело на стремительно приближающегося человека с обрезом. Однако уголовник стрелять не спешил, уголовник призадумался.

— Лежать руки за голову! НКВД! — Капитан был уже рядом со столом.

Все, ствол обреза коснулся пиджачного кармана Колуна. Теперь гражданину уголовничку уже поздно решаться на дуэльную перестрелку. Он в любом случае опоздал. Думать надо быстрее.

— Кладем шпалер на стол, — уже спокойно произнес Шепелев. — И без резких движений.

Без резких движений Колун, правда, не обошелся. Пистолет он не положил, а бросил на стол. Да так, что чуть не разбил пустую бутылку из-под перцовки. А в дверь что есть мочи колотили. Услышали автомобилисты, что в доме идет стрельба.

Капитан положил пистолет Колуна в карман куртки (автоматически зафиксировав — старенькая английская одиннадцатимиллиметровая машинка системы Веблей-Скотта, старенькая, но мощная, от такого калибра свинцовые подарки получать не желательно).

— А теперь руки за голову и на выход, Колун. Так, кажется, тебя зовут? Дверь открывать пойдем…

— Вызывайте милицию, это их клиент, вызываете санитаров. Для вас ничего не меняется. Ждете меня. Никого дальше кухни не пускать, самим не ходить. Когда все уедут… Кстати, обеспечьте, чтобы долго здесь не крутились. Скажите, что рапорт о случившемся напишу. Им передадут. Потом идите в машину и ждите. Сколько? Сколько потребуется, товарищи. Всю ночь — так всю ночь.

И отдав распоряжения, капитан направился по коридору к комнате Христины. Дверь, как нетрудно было предположить, оказалась закрыта. Понятно, что никакие уговоры «Христинушка, открой» ни к чему не приведут. Вот тогда точно посланным с капитаном сотрудникам всю ночь придется проторчать возле этой университетской постройки. А дверь добротная и замок добрый. Будь он в самом деле Жохом проблем бы, конечно, эти запоры не вызвали, но не Жох он, не Жох.

Капитан достал изъятый из кармана убитого Пальца наган. Придется так. И без того вся задуманная прелюдия к разговору с Христиной испорчена напрочь. Теперь выстрелом больше, выстрелом меньше — большого значения не имеет.

Два выстрела в замочную скважину. Начальной скорости полета пуль, двухсот семидесяти метров в секунду, хватило — путь открыт, капитан вошел в комнату. Сможет ли он исправить ситуацию? То, что это будет непросто, и к бабке не ходи.

Это оказалось гораздо труднее, чем предполагаемое «непросто». Женщина находилась даже не в истерике, а в состоянии, которое можно назвать полным истерическим затмением. Ничего, кроме «Уйдите от меня!» и рыданий, добиться от нее не удавалось. Капитан готов уже был отчаяться. Но все же не отступал. Он не просто ее успокаивал, он выполнял задание, он продолжал операцию «Кобзарь». Да и не привык он к отступлениям.

Шепелев не прислушивался, сколько пробили напольные часы, чей бой был слышен во всей квартире. А били они, между прочим, не первый раз с того момента, как он переступил порог комнаты Христины. Время его начнет интересовать позже. Он также не всегда понимал, что говорит. Что-то успокаивающее, уговаривающее. Он разворачивал ее на постели, убеждал, бил по щекам, кричал и снова успокаивал, целовал и гладил.

Наконец она пришла в себя. В состояние, в котором по крайней мере могла воспринимать что ей говорят.

— Что ты от меня еще хочешь? — Эту фразу она произнесла не в первый раз, но на этот раз она прозвучала иначе. Не как аналог крика «Прочь!», а как вопрос, на который ждут ответа.

Капитан ответил:

— Я не уголовник, Христина, я…

— Ты убийца! — не дала она ему договорить.

— Я спасал себя и тебя. Тебя, — подчеркнул он. — Эти люди, я их знаю, свидетелей не оставляют, они бы убили нас. Меня и тебя.

— Ты убивал и раньше.

— Приходилось. На войне. На войне внутренней и внешней. Защищаясь. Потому что когда в тебя стреляют, ты можешь или погибнуть, или выстрелить сам. Я не уголовник, Христина, неужели ты не видишь и не слышишь, что я разговариваю сейчас с тобой по-другому. Я лишь представлялся уголовником, разыгрывал роль.

— Там какие-то люди…

— Там мои товарищи. Я капитан госбезопасности, Христина.

— НКВД?! — ахнула она, отодвигаясь от него на кровати. — И ты со мной… Я…

— Тебя больше устраивает уголовник?

— Ты…

— Я знаю, что ты хочешь сказать. Что я врал, что я использовал тебя. Ерунда. Вспомни, разве я выпытывал у тебя что-нибудь? Дознавался, с кем ты связана, кого ты еще знаешь из вашего ОУНа?

— Я ни с кем не связана, не знаю никакого ОУНа! — выпалила Христина. — Я просто приютила знакомого и его приятеля. Ничего больше не знаю! А ты, может, опять врешь! И такой же капитан безопасности, как и уголовник.

— Вот, пожалуйста, — он достал из внутреннего кармана куртки сложенный лист бумаги.

— Что это? — они не сделала ни движения в сторону листа.

— Постановление о твоем аресте.

— О! Да ты изощренный садист. Захотел насладиться всей цепочкой моих мучений. Ничего не пропустить. Пытать тоже сам будешь?

Она быстро отказалась от предположения, что он выдает себя и за чекиста. Наверное, уже поняла, что на сей раз это правда. Малоутешительная для нее правда.

— Я почему здесь и почему ничего у тебя не выпытывал. Потому что мне далеко не все равно…

— Ты еще скажи, что любишь меня? — перебила она, саркастически улыбнувшись.

— Я не скажу, что полюбил тебя, я скажу по-другому. Ты мне стала не безразлична. И если бы ты была мне совершенно безразлична, не было бы меня здесь сейчас. Пришли бы только они, — он показал рукой на стену, отделяющую комнату от кухни. — Я хочу избавить тебя от тюрьмы…

— Избавить меня от тюрьмы?! После того, как сам меня туда определил. Избавить меня можно было не приходя ко мне! — Она соскочила с кровати и теперь стояла возле стены.