А. Квиннел - Во имя отца

— Я буду молиться за вас, Ваше Высокопреосвященство.

— Спасибо, отец мой. Желаю вам удачной дороги. Господь с вами!

Когда закрылась дверь, Менини нащупал у себя в потайном кармане ключ от стола. Теперь пришло чувство покоя он был в безопасности.

— Ты слишком привлекательна, слишком!

— Я очень сожалею, отец мой.

Ван Бурх засмеялся.

— Интересно, хоть одна женщина когда-нибудь сожалела об этом?

Он встал из-за стола и подошел к Ане. Она была озадачена и стояла, не шевелясь, а голландец внимательно рассматривал ее. Она была одета в белую блузку, синюю юбку и черные лаковые туфли на высоком каблуке. Ван Бурх покачал головой.

— Я заказал для тебя настоящую коммунистическую одежду и косметику. А то ты выглядишь, как модная посетительница дорогого магазина.

— Но что же я могу поделать, отец мой?

Ван Бурх пропустил вопрос мимо ушей. Он еще раз обошел вокруг Ани и промолвил:

— Волосы. Придется покрасить твои волосы.

У нее были длинные пышные матово-черные волосы.

— Нет, что вы! Это же преступление!

— Тихо! Но сначала мы должны будем постричь тебя, Аня. Я думаю, что тебе будет к лицу что-нибудь вроде «каре». Ты не должна быть слишком привлекательной. Человек, который будет твоим «мужем», довольно симпатичен, но ты не можешь быть так красива, как сейчас. Он посмотрел на ее ноги.

— Так, высокие каблуки не подойдут. Нужны туфли без каблука!

Аня уже почти не слышала его. Она дрожала от страха за свои волосы. В душе она считала, что это единственное, что осталось от нее как женщины. Еще совсем маленькую монахини учили ее ухаживать за волосами. И перед сном, и утром перед молитвой она долго и тщательно расчесывала их, получая от этого огромное наслаждение. По утрам она аккуратно прятала свои волосы под накидку, чистую и накрахмаленную. Ван Бурх улыбнулся:

— Мы тебя превратим в модницу на коммунистический вкус. Не очень яркий лак на ногтях, побольше румян на щеках и толстый слой темной губной помады. Несколько металлических браслетов на запястья, а на шею — дешевую серебряную цепочку со знаком "А".

Он опять обошел вокруг нее, как бы примеривая на сестру Анну нарисованный им облик.

— Нужна еще пара широких дешевых поясов с металлическими пряжками... Понадобится несколько париков, и конечно, не светлых — чтобы гармонировали с цветом кожи. Так, Аня, а теперь сними туфли и пройдись по комнате.

Она сбросила туфли и прошлась перед ним несколько раз. Он опять вздохнул.

— У тебя походка монахини.

— Но ведь... Как это, походка монахини? Разве такая походка чем-нибудь отличается от обычной?

— Вот посмотри на меня.

Ван Бурх поднял голову, расправил плечи, прижал руки к телу и пошел мелкими шажками по комнате с выражением благочестивости на лице. И Аня невольно расхохоталась. Он вдруг действительно на миг представился ей монашкой. У голландца был поразительный талант к перевоплощению, из него вышел бы неплохой комик.

— Ну а как же мне тогда ходить? — спросила Аня.

— Сейчас покажу.

Он весь как будто преобразился. Даже не сделав ни одного шага, он уже был девушкой, осознающей свою привлекательность. Его руки и ноги задвигались совершенно свободно. Он поправил воображаемую прическу и пошел дальше. Он кидал кокетливые взгляды. Его левая рука как будто прижимала к боку воображаемую сумочку.

И опять зрительница засмеялась, но затем задумалась. Она поняла всю разницу между тем, как она привыкла держать себя на людях, и тем, как ей теперь надлежало это делать.

— Но у меня же нет вашего таланта. Как я смогу научиться так ходить?

— Я научу тебя, Аня. Ты теперь будешь проводить много времени на улицах. Внимательно наблюдай за тем, как ходят другие женщины, разговаривай со всеми... и, конечно, с мужчинами. Учись ходить в магазин, говорить по телефону, носить сумочку. Ты должна теперь смотреть на все это по-иному. Ты будешь заниматься этим по утрам каждый день всю следующую неделю. Ты должна будешь ходить по закусочным, ездить в транспорте, ходить по вестибюлям гостиниц и изучать достопримечательности города. У тебя есть какие-нибудь светские знакомые в Риме?

Она покачала головой:

— Нет, отец мой.

Ван Бурх нахмурился. Она должна научиться общаться с людьми вне церкви.

— Я познакомлю тебя с несколькими людьми — и женщинами, и мужчинами. Ты будешь встречаться с ними в ресторане за завтраком, за обедом и вечером за ужином.

— Но как я смогу ужинать с ними? Ведь я совсем не пью.

— А тебе и не придется пить ничего спиртного. Вполне можно ограничиться безалкогольными напитками. Ты будешь говорить, что ты монахиня, снявшая с себя обеты.

— И не подумаю!

Он вздохнул:

— Аня, в ближайшие дни нам предстоит создать для тебя подходящую легенду, а это потребует времени. Тебе надо будет многому научиться и многое запомнить. Ты будешь заниматься этим день и ночь вместе со всем остальным, что потребуется. За это время ты должна привыкнуть к неизвестному тебе доселе миру. Заявления о том, что ты отказалась от своих обетов, — временная легенда для тебя.

Она упрямо сказала:

— Но я же просто физически не могу произнести такое!

Голландец сел за свой рабочий стол. Он указал на стул перед собой. Аня присела и застенчиво поправила юбку. Ван Бурх на этот раз заговорил довольно резко:

— У тебя есть разрешение папы на время забыть о своих обетах. Но оно не подразумевает, что ты не должна подчиняться своим руководителям.

Воцарилось молчание. Потом Аня застенчиво опустила глаза и пробормотала:

— Извините, пожалуйста, отец мой.

Его голос как будто давил на нее:

— Не будь ты такой застенчивой! В данный момент ты не монахиня, Аня.

Тут она встрепенулась, и в ее голосе стали слышны твердые нотки. Посмотрев ему в глаза, она громко и уверенно сказала:

— Извините.

— Вот так лучше. Пока ты репетируешь свою основную роль, ты будешь говорить всем, что ты — отказавшаяся от своих обетов монахиня.

— Хорошо, отец мой.

Голос ван Бурха чуточку смягчился.

— Люди, с которыми я тебя познакомлю, не будут с тобой об этом говорить. Я предупрежу их, что это очень болезненная для тебя тема.

— Благодарю, отец мой.

Ван Бурх еще раз внимательно посмотрел на нее.

Потом решился:

— Аня, я знаю, что ты очень волевой человек, очень умный. Но годы, проведенные в лоне церкви, сделали тебя, скажем так, очень в некоторых отношениях уязвимой. Эта уязвимость, если не справиться с ней, может стать роковой и для тебя, и для того человека, с которым ты отправляешься выполнять задание. Если ты не сможешь подавить в себе эту черту или хотя бы контролировать ее, мне придется искать кого-нибудь другого для выполнения поручения.