Росс Макдональд - Беда преследует меня

Мэри взяла меня под руку.

— Когда я была ребенком, мы жили очень бедно, — задумчиво произнесла она. — Я, бывало, смотрела, как на станцию прибывают пассажирские поезда. Это были худшие годы Великой депрессии, но все еще оставалось достаточно богачей, которые разъезжали на поездах. Сама я никогда не ездила на поезде, и мне казалось, что мужчины и женщины, находившиеся за занавесками освещенных вагонных окон, были миропомазанными королями и королевами.

Меня тронули ее слова, но я не доверял сентиментальности.

— Все дети чувствуют то же самое, — произнес я. — Но после нескольких поездок иллюзия пропадает. Части городов, которые видны из поездов, всегда кажутся не на той стороне пути.

— Я все еще предаюсь давним иллюзиям и чувствую себя более оживленной, когда нахожусь в поезде. У меня появляется ощущение способности пересечь всю страну, в то время как весь остальной мир остается на месте.

— Думаю, что вы так и не повзрослели. И поэтому счастливы.

— Может быть, это и так, но ощущение довольно мучительное. Теперь я сама стала дамой в освещенном окне, но все еще рассматриваю себя так же, как когда была ребенком. Сейчас я — внутри и выглядываю наружу, но я также и снаружи, заглядывая внутрь.

— Вы — шизофреничка, — пошутил я, поцеловав ее.

Багаж и почту погрузили, пассажиры возвратились в свои вагоны, и за ними закрылись двери. Стрелочники помахали фонарями, и поезд тронулся.

Настроение Мэри неожиданно изменилось, и она сказала:

— Мне не надо было проводить так много времени с Тессингерами, но я не могла поступить иначе. Миссис Тессингер должна знать так же хорошо, как и я, что Тедди не интересуется ею. Но она — женщина, и просто не может устоять перед лестью. Он говорил ей возмутительные вещи, и она все это проглатывает.

— Например?

— Ну, всякое. О ее красоте, духе молодости, энергии, одежде. Думаю, завтра он перейдет к деталям ее анатомии.

— А как на это реагирует Рита?

— С восторгом, насколько я могу судить. Она понимает, к чему он клонит, и, кажется, целиком это поддерживает. Последние несколько лет она воспитывалась в очень консервативной женской школе.

Я снова поцеловал Мэри, на этот раз горячо.

— Вы — немного пьяны, правда? — спросила она.

— Вы что-нибудь имеете против?

— Нет, я к этому отношусь очень терпимо. — Она сама поцеловала меня. — Давайте теперь пойдем в купе, хорошо? Я замерзла.

Мы повернулись к двери, но прежде чем моя рука взялась за ручку, дверь открылась, и показалось удлиненное худое лицо Хэтчера.

— Послушайте, приятель, я разыскиваю вас. Обошел все, побывал даже в вагоне-ресторане. Давайте выпьем еще!

— Пожалуйста, если хотите, — ответила за меня Мэри. — Лично я ложусь спать. — Она чмокнула меня в щеку и скрылась в проходе.

— Отличная штучка, — произнес Хэтчер. — Как это вам удалось сблизиться с такой милой дамочкой?

— Случайно встретил в Гонолулу на вечеринке. А потом увиделся с ней снова, в Детройте.

— Некоторые ребята рождаются в рубашке. Она мне кажется пупсиком.

— Даже если я и не настоящий джентльмен, — произнес я с некоторой напыщенностью, — но все равно мисс Томпсон — истинная леди.

— Не позволяйте обмануть себя. У них у всех одинаковые инстинкты. Те же самые прекрасные инстинкты.

— Замолчите, черт вас подери! Я собираюсь жениться на этой девушке.

— Виноват, виноват. У вас свой подход, у меня — свой. Поступайте как вам нравится. Как насчет стопочки?

— У Андерсона больше ничего нет. Нам придется пить ваше спиртное.

— Ладно, еще грудным ребенком я питался молочком от бешеной коровки. Пойдемте, я оставил бутылку в курительной комнате. Надеюсь, она все еще там.

Бутылка стояла под сиденьем, куда он ее поставил. Он вытащил ее оттуда и прямо из горлышка сделал большой глоток. Я налил немного в бумажный стакан и выпил, но перерыв отбил у меня вкус к выпивке, и спиртное показалось еще более отвратительным на вкус, чем в первый раз. Меня передернуло.

— Господи, — воскликнул я, — ну и дерьмо! Хуже любого сока, который я пробовал в джунглях.

— Ну, не такое уж плохое пойло. — Как бы бравируя, Хэтчер опрокинул бутылку и сделал еще один большой глоток. Потом он начал делать частые глотательные движения, но все же сумел преодолеть приступ тошноты.

Он сел на стул, закурил и принялся рассказывать о том, что видел, когда был матросом на торговом судне. Он рассказал о моряке, которому в Кантоне распороли бритвой брюхо, и он побежал, придерживая кишки.

Впоследствии бедолаге якобы зашили живот, и он остался жив. Однажды Хэтчер плыл на небольшом торговом пароходе из Австралии, и сумасшедший капитан этого парохода каждую ночь спал с резиновой женщиной в человеческий рост. Как рассказывал потом стюард, ее размалеванное резиновое лицо постепенно становилось все более бледным от его поцелуев.

По мере того как Хэтчер рассказывал обо всем этом, его собственное лицо тоже постепенно бледнело. Затем светлые голубые глаза потускнели и медленно закатились. Слова стали бессвязными, как будто язык кто-то завернул в хлопковый ватин.

— ...тите меня, — с трудом выговорил он наконец. — Что-то плохо чувствую.

С отвалившейся челюстью и отвисшими губами он с усилием поднялся с места, неуклюже вышел в дверь и поплелся к мужскому туалету. В течение нескольких минут до меня доносились звуки, как будто рвали толстую бумагу.

Я и сам чувствовал себя не очень хорошо. Курительная комната резко покачивалась, как каюта корабля, нырнувшего в крутую волну. Огни на потолке делились, как амебы, и плясали чертиками. Я поднес руку к лицу, чтобы закрыть один глаз, остановить их безумную, постоянно возобновляющуюся пляску, но мои пальцы уткнулись в переносицу. Я обнаружил, что мои руки находятся от меня очень далеко, еле шевелятся и почти не слушаются. Тело начало неметь, будто нервная система отключалась, как аппарат, в котором садилась батарейка.

Мне показалось, что поезд снижает скорость, но, возможно, это было плодом воображения. Вдруг поезд со скрипом остановился, огни за окном стали абсолютно неподвижными, и в желудке у меня опять все передернулось.

Хэтчер еще находился в мужском туалете, поэтому оставалось лишь одно — выбираться наружу. Ноги меня почти не слушались и напоминали резиновые ходули. Я вышел в проход. Стены, казалось, растягивались и сжимались с каждой стороны вагона, когда я пробирался между ними по прогибавшемуся полу к двери.

Я свалился на платформу, оказавшись в холодном ночном воздухе под высоким чистым небом. Звезды падали на меня, как камни.

Когда падающие звезды оказались в узком поле моего сознания, они сгруппировались в форме окружностей и стали вращаться навстречу друг другу. Колесики звезд как гроздья прилепились к вращающемуся серебряному кулаку, вращающемуся белку глаза, к зерну света, который улетал в темноту, пока не превратился в еле различимую щелочку в шуршащей тяжелой занавеске. Потом низкое желтоватое небо бессознательности, лишенное звезд и покачивающееся на пустынном горизонте сумеречным оранжевым дымом, расцвело вдруг сложным переплетением поворачивающихся колес. Одновременно с низким гудением, которое нарастало и ослабевало, Подобно звону невидимых цикад, колеса чудовищно крутились по геометрическим шаблонам.