Лен Дейтон - Мозг стоимостью в миллиард долларов

— А как насчет подавления будапештского восстания? — спросил я.

— А как насчет залива Свиней? — заорал Сток. — А Суэц? Выкладывай правду, англичанин, которая застряла у тебя в горле, — нам везет, а вам нет!

— Да, — устало согласился я, — вам везет, а нам нет.

— Сегодня победы одерживаются не перемещениями армий, а еле заметными движениями молекул. Победы надо одерживать не столько на полях сражений, сколько в сердцах людей!

— Я предпочитаю победы в головах, — вставил я.

— Бросьте, англичанин. Мы солдаты, и нам не пристало говорить о политике. Наша работа заключается в том, чтобы претворять в плоть и кровь глупые, немыслимые фантазии наших политиков. — Встав, Сток заложил руки за спину и повел головой, как человек, которого мучит боль. — Устал, — произнес он.

— Я так вообще полумертвый, — откликнулся я.

— В таком случае двинулись, поддерживая друг друга. — Он потянул меня за руку.

— Я голоден.

— Естественно. Так же, как и я. Давайте сходим куда-нибудь, как культурные люди, и перекусим. — Он посмотрел на наручные часы. — Но я должен быть обратно к половине десятого. Сегодня вечером Москва, вне всяких сомнений, отомстит по полной мерке.

— О чем вы говорите?

— О футболе. Сегодня вечером по телевизору.

Окна кафе «Луна» на бульваре Падомью выходили на Бастионную горку и памятник Свободы, возведенный еще при одном из предыдущих режимов и, как говорили, являвшийся постоянной головной болью нынешних властей города. У дверей кафе уже толпилась молодежь. Был субботний вечер, и ребята надели свои стотридцатирублевые английские шерстяные пальто, а девушки держали под мышками свертки с пятидесятирублевыми туфельками, слишком драгоценными, чтобы носить их на заснеженных улицах. Все расступились перед осанистым полковником КГБ в полной форме и его неприглядным спутником в гражданском. Мы расположились за маленьким столиком рядом с оркестром, который, фальшивя, играл джазовые мелодии, услышанные на коротких волнах и оставшиеся в памяти оркестрантов. Сток взял меню.

— Портвейна? — спросил он.

— Я бы предпочел водку. Она приглушит боль в руке.

— Водки тут не подают, — сказал Сток. — Это культурное респектабельное заведение. — Он сел так, чтобы видеть дверь, и посмотрел на вошедшую молодую пару. На танцплощадке было не протолкнуться. — В молодости мы пели песню «Когда падают слезы, расцветают розы». Вы ее знаете?

— Нет.

Сток заказал два стакана портвейна. Официантка посмотрела на отметины на моей физиономии и перевела взгляд на мундир Стока. На лице ее застыла маска вежливости.

— В таком случае тут море давно должно порозоветь. Вы знаете, каким словом называют неудачников?

— Проигравшие.

— Хорошее слово. Так вот, значит, это земля проигравших. Обреченность висит над ней, как ядовитый газ. Вы не имеете представления, какие ужасы тут творились. Латыши были сущими фашистами, которые в жестокости превосходили даже немцев. В Бикерниекском лесу они убили сорок пять тысяч мирных жителей. В Дрейлини, в пяти километрах к востоку отсюда, — еще тринадцать тысяч. В Румбуле лежит тридцать восемь тысяч человек...

Пока Сток говорил, я увидел, что в дверях появилась знакомая фигура. Верхнюю одежду гость оставил внизу, и на нем был дешевый пиджак латвийского производства с широкими обшлагами брюк по моде Севил Роу. Он устроился в дальнем конце зала, и теперь я лишь мельком видел его меж танцующих, но я не сомневался, что там сидел Ральф Пайк собственной персоной. — ...стариков, беременных и больных, — продолжал говорить Сток. — Они убивали всех без разбору, а многих подвергали длительным мучениям. Немцам так пришлись ко двору эти старательные убийцы, что они избрали Ригу сборным пунктом для всех, кого обрекали на смерть. Сюда шли составы с людьми из Германии, Голландии, Чехословакии, Австрии, Франции словом, со всей Европы, потому что латышские эсэсовцы в умении убивать дали фору всем остальным...

Ральф Пайк внезапно увидел меня. Он не подал виду, но торопливо выпил рюмку одним глотком.

— ...и у нас есть досье на сотни таких латышей. Военные преступники из их среды ныне живут в Канаде, Америке, Новой Зеландии и по всему миру. Вы можете подумать, что люди, виновные в таких ужасных преступлениях, будут сидеть тихо и незаметно, вознося хвалы небу, что избежали справедливого суда, — но нет. Ваш приятель, что сидит тут, относится как раз к таким лицам: военный преступник, на совести которого столько убитых детей, что они даже не беспокоят его совесть. Он думает, что его преступления забыты, но у нас не такая короткая память.

Ральф Пайк застыл в странном оцепенении. Я продолжал наблюдать за ним лишь в промежутки меж танцующими парами. Откинувшись на спинку стула, он, чуть поворачивая голову, присматривался к залу. За два столика слева от него сидел тот самый симпатичный майор, который только что стал отцом. — Вам и в голову не придет, что у него такое прошлое, — сказал Сток. — Он такой респектабельный, просто воплощение буржуазности. — Пайк посмотрел на меня и на спину Стока, обтянутую кителем. — Наверное прикидывает, не покончить ли жизнь самоубийством.

— Неужто? — удивился я.

— Не беспокойтесь, на это не пойдет. Такие люди, как он, стараются не проигрывать. Они умеют выживать, эти профессиональные живчики. Даже с петлей на шее он постарается пустить в вас отравленную стрелу.

Танцующие стали расходиться, и мы с Пайком уставились друг на друга. Он держал бокал с вином, натужно глотая его. Музыка представляла собой переложение мелодии Виктора Герберта «Шепчут деревья под ласковым летним ветром».

— Предупредите его, — предложил Сток. — Предупредите своего приятеля, что он в опасности. У вас должен быть обговоренный сигнал, и я хочу увидеть его в действии.

— Что вы такое несете?

— Очень хорошо, — восхищенно произнес Сток. Теперь Пайк заметил майора Ногина. Сток подозвал официантку: — Повторите портвейн.

— Если вы собираетесь арестовать его, — сказал я, — приступайте к делу. Не надо играть в кошки-мышки. Это садизм.

— Он убил более двухсот человек. Шестеро моих ребят попали в плен в 1945 году, и он лично пытал их. — У Стока окаменело лицо, и теперь он был не похож на самого себя — точно так же, как самая доподлинная восковая фигура не похожа на человека, которого она изображает. — А теперь ответьте на мой вопрос. — Губы Стока свела судорога ненависти, и он с трудом вытолкнул эти слова: — Вы считаете, он должен обрести свободу?

— Кажется, вы забыли, что я сам под арестом?

Он покачал головой.

— Вы ранены, но не арестованы.

— Разбирайтесь сами.

— Я могу подойти к нему и убить его. Очень медленно. — Сток явно терял самообладание. — Очень медленно, как он убивал других.