Гривадий Горпожакс - Джин Грин — Неприкасаемый

В открытую дверь гостиной быстрым шагом вошел Эд, помощник инспектора.

— Инспектор! — сказал он, с трудом подавляя волнение. — Это большое дело! Это дело рук красных!..

Инспектор метнул на него злобный взгляд из-под седых косматых бровей. Поняв этот взгляд как выговор за служебный разговор при посторонних, Эд нервно поправил темный галстук.

— Идите сами послушайте, сэр! Эм-И привел старуху в чувство. Лакки записывает ее слова.

Инспектор грузно зашагал к двери. Видя, что Лот и Джин тоже направились за ним, он повернулся к Джину и проворчал:

— Вам лучше остаться здесь!

— О'кей, инспектор, — вступился Лот, — пусть Джин идет с нами.

Мария Григорьевна лежала на диване, бледная, с восковым лицом. Эм-И убирал в саквояж шприц. Заплаканная Натали стояла перед матерью на коленях и, сдерживая слезы, гладила ее тонкие морщинистые руки в старинных кольцах.

— Какой кошмар! — слабым голосом говорила Мария Григорьевна. — Да, это его фотография!.. И револьвер он держал в левой руке… Этот страшный человек сказал, что он агент «Смерша». Потом зачитал приговор… назвал Павла Николаевича предателем, упомянул графа Вонсяцкого… и стал стрелять…

Инспектор машинально закурил сигару, но Лот вынул ее у него изо рта, затушил в пепельнице.

— Здесь нельзя курить, — коротко бросил он.

— Да, да! Извините, сэр! — пробормотал тот, багровея.

Инспектор прочитал записи Лакки, задал Марии Григорьевне несколько вопросов и, набросив на руку носовой платок, поднял телефонную трубку.

— Оператор! Гринич — пять — пятнадцать — двадцать пять.

В трубке раздался внятный и четкий голос:

— Федеральное бюро расследований. Можем ли мы вам помочь?

— Говорит инспектор полиции О'Лафлин. Тут убийство по вашей части. — В трубке щелкнуло: на том конце провода включили магнитофон. — Советую немедленно прислать сюда людей, 17, Ист 13-я улица. Убит русский эмигрант Павел Гринев. На подозрении другой русский эмигрант — Лефти Лешаков. Полиция уже ведет розыск. Возможно, это большое дело, очень большое. Мы вас ждем.

Был мглистый, дождливый денек. От влажного дыхания сонного океана было душно, как в русской бане. Августовская жара доходила до 80 градусов [3] По Фаренгейту, то есть немного более 25 градусов по Цельсию. (Прим. науч. редактора.) . По белому, розовому, черному мрамору мавзолеев и склепов, по бронзовым ликам царя Назаретского и пресвятой богородицы текли слезы дождя. Убегающие в туманную даль сталагмиты надгробных памятников напоминали небоскребы нижнего Манхэттена, когда на них смотришь из устья Гудзона. Таким много лет назад увидел Нью-Йорк с «Острова слез» русский эмигрант Павел Николаевич Гринев.

А теперь Павел Николаевич лежал в стальном, обитом черным бархатом гробу длиною в шесть с половиной футов, рядом с зияющей в каменистой земле ямой, вырытой экскаватором.

— Господня земля и исполнение ея, вселенная и вси живущие на ней… — гундосил отец Пафнутий.

Мария Григорьевна, конечно, не могла приехать на похороны мужа. Врач сказал, что ей придется пролежать в постели по меньшей мере еще месяц. Пуля прошла сквозь мягкие ткани плеча. «Вас спас господь», — сказал Марии Григорьевне их семейный врач, старенький Папий Папиевич, эмигрант из Одессы, первым, еще в Париже, принявший младенца Евгения из рук французской акушерки. Но Джину он сказал наедине по-русски: «У твоей матушки тяжелый психический шок, Женечка. Ты ведь теперь сам без пяти минут эскулапом стал, понимаешь, что матери нужен покой. Абсолютный покой! При ее гипертонии возможен криз. Все заботы о погребении Павла Николаевича, царство ему небесное, добрейший был человек, тебе, Женечка, придется взять на себя. И вот что: прежде всего ты должен выбрать погребальное бюро. Будь я американский доктор, я сам, как ваш врач, рекомендовал бы вашей семье погребальщика и получил бы за это от него комиссионные. Но ведь мы русские люди, Женечка, свои люди, вы для меня все давно родные. Вот, возьми газетку, посмотри объявление…»

Впервые столкнувшись с похоронным бизнесом, Джин обрадовался тому, что и в этом наполовину потустороннем мире господствует американский сервис. Безукоризненные джентльмены в черном с траурно-музыкальными голосами и обаятельными манерами из кожи вон лезли, чтобы снять все тяготы с его плеч и переложить их на свои. Вежливо, оперативно, ненавязчиво позаботились они обо всех этих могильно-кладбищенских кошмарах в духе Эдгара По и Амброза Бирса, от которых Джина мороз по коже пробирал.

Русские эмигранты в Нью-Йорке обычно обращаются к одному из двух русских владельцев крупнейших погребальных бюро в этом городе. Первым в газете «Русский голос» Джин увидел следующее объявление:

РУССКОЕ ПОГРЕБАЛЬНОЕ БЮРО Ф. ВОЛЫНИНА

Обслуживание с исключительным вниманием и достоинством, столь необходимыми в этих случаях.

123, Ист 7-я улица, Нью-Йорк. 3, Н. —Й. Тел. ГР 5—1437.

Однако он решил обратиться к другому бюро:

ПОХОРОННОЕ БЮРО (АНДЕРТЭЙКЕР) ПЕТР ЯРЕМА

Русский погребальщик.

Лучшие похороны и за самую дешевую цену в Манхэттене, Бронксе и Бруклине.

129, Ист 7-я улица, Нью-Йорк-сити. Телефон ОРчард 4—2568.

Решил он так потому, что вспомнил, как совсем недавно, читая за завтраком газеты, отец скользнул взглядом по объявлению Яремы и пошутил:

— Этот русский погребальщик Петр Ярема, наверное, отправил к праотцам больше офицеров белой гвардии, чем вся Красная Армия!

И еще потому Джин выбрал Петра Ярему, что хотел, чтобы отец был похоронен по первому разряду.

Ярема вместе со своим похоронным директором слаженно и ловко взялись за привычное дело. Благодаря их опыту и стараниям Павел Николаевич выглядел весьма эффектно в гробу. С 17-го года впервые красовались на его груди ордена Святого Владимира, Святой Анны и офицерский Георгиевский крест.

Кое в чем Ярема и его погребальных дел мастера даже перестарались. Джину, например, не понравилось, что отец выглядел в гробу на двадцать лет моложе. Он буквально расцвел после смерти. Щеки его пылали румянцем. Лицо дышало безмятежным покоем. В углах рта таилась лукавая, непристойно озорная усмешка, будто все это не взаправду и похороны не всамделишные.

А потом произошло нечто непредвиденное. Отец Пафнутий, приглашенный похоронным бюро из манхэттенского храма Христа-Спасителя, затянул отходную. Дождь капал на его лысину, седую патриаршую бороду и потертую ризу, на черные зонты горстки ближайших товарищей Павла Николаевича, на черную Наташину вуаль, а отец Пафнутий все бубнил и бубнил похмельным басом. И Джин вдруг с ужасом увидел, что румяна на лице отца потекли, обозначились морщины, и от движения капель и ручейков стало казаться, что лицо покойника ожило и стало гротескно кривляться, подмигивая и тряся обмякшими, нашприцованными щеками.