Крэйг Томас - Последний ворон

– Подумаю. – "Терьер", говорил Капустин.

Вошел помощник и положил на стол расшифрованную депешу вместе с оригиналом и одноразовым шифром. Сам он редко проверял правильность расшифровки. Кивнул, отпуская помощника. Шифровка была из Москвы. Пока ему не хотелось читать.

– К черту, – пробормотал он. – А ты уверен, что Швеция больше не годится?

– Во всяком случае именно это я намерен сказать центру.

– Захотелось легкой жизни, так, что ли? – насмешливо заметил Прябин.

– Может быть, и так, – не реагируя на насмешку, многозначительно заметил Борис. Прябин, удерживаясь от того, чтобы прочесть шифровку, вращался в своем кожаном, слегка поскрипывающем под стать веткам кресле, глядя в окно на раскачивающиеся сучья и облетающие листья. Озорной ветер гонял листья по посольским газонам.

– А этот ублюдок на костылях, как его? Годвин! Видел бы ты, как в аэропорту он тыкал пальцем и тряс кулаками, когда самолет взлетел...

– Как далеко, по-твоему, англичане могут добраться по цепочке? – прервал его Прябин.

– Ни малейшего представления. Думаю, далеко. До самих предприятий.

– Не сомневаюсь, что ты и это выложишь Капустину.

– Если будет возможность, не стану. Зависит от того, как он сам поведет себя. Можешь быть уверен, Дмитрий, я никого не собираюсь обливать помоями.

– Верю. Извини, но у тебя для этого нет причин. Мне-то нужно лишь знать, насколько щекотливым будет наше положение здесь, в Лондоне. Правда, как я понял, до груза, который ты отправил, не добрались.

Раскачивающиеся ветки нагоняли сон, а может быть, он, глядя на них, успокаивал себя. В кабинете было жарко.

– Можешь быть уверен. Все счета у меня. – В трубке раздался сдавленный смешок, словно жужжание надоедливого насекомого. Он чуть было не отмахнулся от него рукой. – Отныне начинка компьютера поля боя принадлежит советскому народу, и черт с ней, с гласностью! – И, помолчав, добавил: – Слушай, Дмитрий, они нас не очень-то прижмут. Мы же хорошо наладили этот канал и за последний год переправили немало высокотехнологичной аппаратуры... не будем вешать нос?

– Может быть... возможно, ты прав. Пока Капустин способен трезво оценивать...

– ...И пользуется влиянием, чтобы позаботиться о нас? – добавил Борис.

Повернув кресло, Прябин взял со стола шифровку из центра. От Капустина, понравился он. Внутри все оборвалось. "Немедленно возвращайтесь", – дальше можно было не читать. Да. Первым же рейсом, следующим в Москву... точь-в-точь, как Борису.

– Только что узнал, что меня отзывают, – глухо произнес он. Как и тебя. "Для консультаций в свете происходящих событий".

– Богатое воображение, верно? – в голове Бориса зазвучали высокие нервные нотки. – Слово в слово. Тогда увидимся в коридорах власти?..

– Похоже на то... Хорошо, Борис, я кое-что здесь проверю и залатаю дыры, потом отправляюсь первым же самолетом.

– Не хочешь повидаться, э-э, до того?..

– Согласись, что это вряд ли благоразумно. Откуда знать, не присматривают ли за нами?

"Держись подальше", – подумал он, с опозданием начиная понимать необходимость хитрить, чтобы спасти шкуру. Борис почуял неладное.

– Подскажу, что говорить, Дмитрий!

– Нет-нет... Знаешь, если мы оба будем говорить правду, то наши версии обязательно совпадут, разве не так?

– Я не собираюсь брать на себя все дерьмо, в которое мы...

– И незачем. Ты же сам говорил, что у вас все чисто. Оставим все как есть, а?

– Хорошо. Тогда увидимся у дверей хозяйского кабинета. И не рассчитывай ни на какие поблажки. Пока.

На лбу выступил пот. Кладя трубку на место, он увидел, что повлажнела и ладонь. Оттолкнув от себя шифровку, он, вращаясь и кресле, иски пул руки вверх, словно сдавался, посылая все к чертовой матери.

– Все прахом! – воскликнул он, давая выход чувствам. Казалось, весь Кенсингтон, пожалуй, все пространство до самого Вест-Энда, теснясь, заглядывали к нему в окно. Прощаясь с ними, он молчал, еле сдерживал раздражение. Самый молодой генерал КГБ споткнулся в Лондоне, теряя непыльную работенку, и теперь о нем никогда не услышат. В бессильной злобе он яростно тер лоб. Самый лучший, самый надежный канал тайной передачи западной высокой технологии, гражданской и военной, можно сказать, спустили в унитаз! Обри с Годвином просто смыли его, а вместе с ним и его карьеру.

– Дерьмо! – завопил он во весь голос, но вспышка не принесла ему облегчения – по-прежнему было не вздохнуть и – черт возьми! – сильно стучало в висках. Теперь притянут к ответу. Обри с Годвином нанесли ущерб, который не возместить месяцами, а может быть, годами труда! Какое дерьмо!

С того места, откуда он впервые увидел воду, обойдя скалу по высокому узкому уступу, испещренное белыми песчаными перекатами озеро было похоже на полосатый бок зебры; обломки самолета вряд ли были заметнее ползавших по краю озера мух. Теперь же, прыгая с прижатой к лицу или груди камерой по песчаным перекатам и отмелям, он думал, что озеру нет конца. Темнеющие горы, приблизившись, нависли над ним. Солнце освещало долину впадавшей в озеро реки, вода переливалась холодным золотистым светом.

Афганцы занялись грабежом, а он снимал кадр за кадром, торопливо меняя кассеты, поправляя резкость, и но мере того как темнело, все шире открывал диафрагму. Они были не в силах осмотреть все обломки, лишь, смеясь и переговариваясь, копались вокруг одиноко лежавшей сигары разбитого фюзеляжа, шаря в одежде только что погибших людей. В живых никого не осталось. Так подумал Хайд, судя по характеру обломков, и все равно вздрогнул, ожидая услышать крики боли при первых воплях, которые издавали афганцы, увидевшие русских.

Русские. Военные в форме и гражданские. Кабина экипажа того, что когда-то было военно-транспортным "Ильюшиным", перевалившись через край песчаного наноса, уткнулась в озеро. Там, конечно, все погибли. Боеголовка ДПЛА, должно быть, ударила позади кабины экипажа. Все члены экипажа сгорели, их было не опознать. На борту почти двадцать человек... и масса оружия к удовольствию Нура и его приятелей. А еще рации, радиоприемники, боеприпасы, деньги и документы. Они бегали, собирая их, словно мухи по туше животного.

Щелк, щелк, щелк... обмундирование полковника, хорошо различимое на фоне белого песка, там, где, пропахав темную борозду, остался лежать фюзеляж. Хайд по-прежнему ощущал себя отстранение от обстановки, в которой оказался: он по-существу не испытывал никаких чувств к тому, что фотографировал. Только слышал шум ветра и свое хриплое дыхание. Поднял аппарат, сменил объектив и сфотографировал окружающий фон: чахлые кривые деревья на берегу озера, полосы и дуги песчаных перекатов, покрытую рябью свинцовую поверхность озера. Опустив аппарат, посмотрел на быстро заходящее солнце и постепенно темнеющее небо. Там пока пусто. Но вертолет мог появиться в любой момент. Они постарались побыстрее убрать летающий кран с его грузом, но боевая машина обязательно прибудет – нужно проверить результат.