Брайан Крэйг - Пешки Хаоса

ЛИШЬ увидев, как рассыпалась стена, Заркон осознал, каким же глупцом он был, воображая, что люди, подобные ему, способны противостоять захватчикам. Человека слева от него разорвало на куски выстрелом, с легкостью пробившим и каменную стену, и его тело за ней. Поднявшиеся клубы серой пыли, казалось, поглотили брызги крови и разорванную плоть.

Человек справа от него погиб лишь секунду спустя, подняв голову над бруствером, чтобы рассчитать бросок. Обжигающая вспышка света выжгла его правый глаз, мгновением позже его мозг брызнул из удивительно маленького выходного отверстия в затылке. Треск, раздавшийся через долю секунды, был, вероятно, звуком выстрела оружия, убившего его. К тому времени мертвое тело уже рухнуло на землю, разбросав безжизненные конечности.

Зажигательный снаряд, который защитник собирался швырнуть в грузовик врага, полетел не прицельно, но рука, державшая его, потеряла силу настолько внезапно, что примитивная бомба с глухим стуком упала на песчаную землю. Глиняный кувшин раскололся. От горящего фитиля вспыхнуло вытекшее масло. Больше похоже на разбитый масляный фонарь, чем на оружие.

« Таковы мы все !», мелькнула скорбная мысль в охваченном ужасом разуме Заркона. « Не бойцы — всего лишь жалкие разбитые фонари, пытающиеся сравниться с сиянием полуденного солнца …»

Туча пыли, поднявшаяся от выстрела, убившего первого защитника, поднялась не меньше чем на десять футов, прежде чем начала оседать. Заркон разглядел две оторванных ноги и жуткий кусок, который когда-то был головой, но руки отбросило куда-то далеко, а торс был разорван на смехотворно крошечные клочки.

Остальным защитникам стены справа и слева приходилось не легче. Тех, кто не был разорван болтерными снарядами или пронзен лучами лазганов, давили и калечили падающие камни. Некоторые из умирающих еще кричали, но их оставалось немного. Никто не успел убежать. Все произошло слишком быстро.

Заркон понял — слишком поздно — что единственная причина, по которой он все еще стоит на ногах и все еще может видеть происходящее — уцелевший кусок стены перед ним, не больше четырех или пяти футов, по чистой случайности не задетый первой очередью тяжелого болтера.

Он понимал, что жить ему осталось всего ничего, и вторая очередь разорвет его с той же легкостью, с какой первая убила его товарищей.

Никогда, даже в самых жутких кошмарах, не мог он вообразить такой разрушительной силы. Ему рассказывали, что есть такие вещи, как болтеры и лазганы — и рассказывали, на что способно такое оружие — но его воображение не могло превратить слова в точные образы.

Теперь он понимал, как же глуп он был, думая, что стена защитит его. Она казалась хорошо защищенным укреплением, с которого он и его товарищи смогут обрушить град зажигательных бомб на машины захватчиков. Но она не смогла их защитить. Во всей Гульзакандре не было такой стены, которая смогла бы противостоять огневой мощи имперцев.

Это был не бой, нет; это была резня. Если и дальше так будет, оборона Гульзакандры окажется не войной, а сплошным безумием: бесконечной чередой страшных жертвоприношений кровожадным боевым машинам Калазендры.

Конечно, Заркон с самого начала знал, что оружие, которым обладали защитники — стрелы, копья, камни, самодельные зажигательные снаряды — было просто жалким в сравнении с пушками и машинами врага. Хотя врагов было не так много — тысячи, самое большее — десятки тысяч — а защитники Гульзакандры исчислялись сотнями тысяч, Заркон наивно верил, что не важно, сколько боев могут проиграть защитники, враги все равно не смогут выиграть войну.

Теперь он знал, что ошибался.

Ему говорили, что у захватчиков лишь несколько болтеров и немного лазганов, а большая часть их войск вооружена более простым оружием, произведенным на заводах Калазендры. Но теперь он знал, что даже нескольких болтеров и лазганов будет более чем достаточно, чтобы захватчики ворвались в самое сердце Гульзакандры.

Когда они взяли город Ринтру и порт Кемош, их стало невозможно остановить. Даже если они потратили при этом последний болтерный снаряд и последний аккумулятор лазгана, теперь, когда у них есть здесь тыл, их нельзя будет выбить отсюда. Что может остановить их? Уж точно не люди, подобные Заркону. Их не остановит даже магия, по крайней мере, та, которую он видел.

Решившись попытаться сделать хоть что-нибудь перед смертью, Заркон со всей силой метнул копье — но, хотя он знал, что погибнет через несколько секунд, он не смог заставить себя высунуть голову из-за укрытия на достаточное время, чтобы прицелиться. Он услышал, как наконечник копья ударил по твердому металлу, и понял, что копье отскочило от брони машины, не причинив никакого вреда.

Даже если бы он рискнул и поднял голову, было крайне маловероятно, что он смог бы сделать что-то большее, но когда он увидел, как обрушился последний кусок стены, и понял, что сейчас его разорвет на куски, он проклял себя за свою неудачу.

Конечно, когда он умер, уже не имело ни малейшего значения, какая последняя мысль мелькнула в его разуме, или какое чувство волновало его сердце. И Гульзакандре и ее богу не послужило бы лучше, если бы он умер с молитвой на устах или с тщетной надеждой в сердце, что намерения захватчиков не настолько жестоки, как предсказывала Мудрость Сновидцев.

Когда оторванная голова Заркона упала на землю, в пропитанную кровью пыль, уже не имело значения, была его судьба лишь его судьбой, или она являла собой нечто большее — символ судьбы всего континента. Не осталось никого, кто мог бы это видеть, лишь неумолимо наступающие вражеские стрелки, а они слишком часто видели подобное, чтобы обращать хоть какое-то внимание на еще одну смерть.

Если бы захватчики имели лучшее представление о том, кто они и за что они сражаются, они, вероятно, сочли бы смерть Заркона еще менее достойной внимания.

Ибо что может значить смерть лишь одного человека на лишь одной планете в сравнении с театром военных действий, охватившим четыреста миллиардов звезд, и войной, которая может длиться еще миллиард лет, и так и не будет выиграна?

ДАФАН сидел под деревом домбени на холме Металион, когда заметил огромные клубы пыли далеко в Янтарной Пустоши. И как только он увидел их, то сразу понял, что в них есть что-то странное. Он часто видел всадников, ехавших к деревне с того направления, обычно это были конники, скачущие рысью или галопом, или медленно двигавшиеся караваны вьючных камулов. Дважды он видел, камулов, скачущих намного быстрее, когда караван преследовали разбойники, но даже тогда они не поднимали столько пыли, как то, приближалось к деревне сейчас.