Жан Брюс - ОСС 117. Совершенно секретно

Глазовский икнул и позеленел.

– Что?

Юбер невозмутимо продолжил:

– Одни были "за", другие "против". Те, кто были против, говорили, что полковник будто бы узнал, что его жена бегает за вами. Еще они говорили, что у вас, может быть, есть шанс выкрутиться, если вы задействуете ваши связи... и что, возможно, смертную казнь заменят пожизненными каторжными работами.

– Лучше сдохнуть! – буркнул лейтенант неузнаваемым голосом. – Лучше уж сдохнуть...

Потом, обхватив голову руками, он удивился:

– Но почему они еще разрешают мне летать? Почему не арестовали меня сразу? Все, что они сделали, сказали мне, что через восемь дней военный трибунал будет судить меня за самовольное оставление боевого поста или что-то вроде этого, а потом запретили в баре и магазине продавать мне спиртное.

Юбер навострил уши при последних словах, но сначала ответил на первый вопрос:

– Они как раз говорили об этом. Один из них считал, что полковник надеется, что вы поймете, что вас ждет, и предпочтете разбиться на самолете. Несчастный случай!

Глазовский возмущенно подскочил.

– Они чокнутые! Совершенно чокнутые! Если они хотят меня убить, то пусть делают это сами.

– Вы абсолютно правы, – согласился Юбер. – Ни в коем случае не делайте этого! Они будут слишком рады... На вашем месте я бы поискал способ устроить им гадость. Кроме шуток! Эти люди считают себя богами!

Он встал, вынул из шкафа бутылку водки и сполоснул под краном два стакана.

– По капельке?

Глазовский тревожно посмотрел на дверь.

– Да. Но нельзя, чтобы меня видели.

Юбер по-дружески предложил:

– Со мной можете не стесняться, старина. Если хотите получить потихоньку бутылочку или две, я вам их достану.

– Вы настоящий друг! – сказал Глазовский. – Но будьте осторожны. Если вы попадетесь, это будет вам дорого стоить...

– Не попадусь, – уверил Юбер.

Он налил стакан до половины и протянул его Глазовскому. Лейтенант жадно выпил, и Юбер понял, что он уже покатился под уклон и способен сделать многое ради того, кто достанет ему алкоголь. Превосходно, но при условии, что это не затянется надолго.

– Мне водка нравится больше, чем джин, – сказал Юбер.

– Джин?

– Американский эквивалент водки. Лично я предпочитаю виски...

Глазовский, казалось, о чем-то мечтал.

– Какая жизнь там?

– Отличная, когда есть много денег...

Глазовский понизил голос. Его щеки были красными, а глаза мутными. Он спросил так тихо, что Юбер едва расслышал:

– Сто тысяч долларов – это много денег?

Юбер перестал дышать, и ему показалось, что жизнь в нем замерла. К счастью, летчик не смотрел на него. Он сделал над собой большое усилие и воскликнул:

– Господи! Вы даже себе не представляете! Если бы у меня было сто тысяч в банке, я бы не отправился сюда, как идиот. Здесь неплохо, но в Штатах с сотней тысяч долларов...

Было около полуночи, в помещении гауптвахты стояла тишина. Подложив руки под голову, Юбер размышлял.

Он охотно поставил бы пять против одного в пользу того, что лейтенант Федор Глазовский созрел, чтобы улететь на своем МИГ-17 в Японию, где американские власти сумеют взять самолет. Глазовский считает, что ему грозит смерть, он уверен, что в Штатах с деньгами не пропадет, а алкоголь поддерживал его в нужном состоянии. С другой стороны, Глазовский в силу полученного воспитания был лишен способности смотреть на жизнь критически.

Таким образом, Юбер был на восемьдесят процентов уверен, что в ближайшие дни Глазовский перелетит в Японию на своем МИГ-17, зато не очень четко представлял себе, как сам сможет выбраться из осиного гнезда в которое попал. В лучшем случае, в ожидании благоприятной возможности он проведет на Сахалине еще много месяцев. Он не решался сказать: лет.

Юбер достал из-под подушки электрический фонарик и включил его. Все было тихо. Должно быть, все спали. До двух часов ночи обхода не будет.

Он бесшумно поднялся и достал из-под матраца досье, состоявшее из планов МИГ-17, общих и отдельных частей, один из которых изображал самолет "в разрезе". Именно этот последний документ интересовал Юбера. Он надеялся найти на нем место, чтобы написать отчет о строительстве и спрятать его в самолет. Он был уверен, что его найдут, потому что специалисты из ВВС начнут разбирать истребитель, как только он сядет.

Он был занят работой, когда услышал шум в коридоре. Юбер замер, напрягая слух, выключив фонарь...

Тишина. Он включил фонарь снова, но был неспокоен. Инстинкт редко обманывал его, а инстинкт предупреждал о близкой опасности. Он закрыл досье, убрал его под матрац и хотел лечь.

Он не успел это сделать. Дверь резко распахнулась, комнату залил свет. Вошел Бущик, чекист с робким видом, допрашивавший его после приезда в Лакарстово, за ним следовали двое его подчиненных и Скирвин.

Бущик больше не казался робким, напротив, он выглядел решительным и разъяренным. Скирвин демонстрировал презрение и враждебность.

– Встать! – заорал Бущик.

– Что случилось? – спросил пораженный Юбер.

Бущик размахивал большими красными кулаками. Двое людей в форме схватили Юбера за плечи, поставили на ноги и обыскали.

– При нем ничего нет, шеф!

– Обыщите постель, – попросил Скирвин. – Досье должно быть там.

Они нашли досье под матрацем. Скирвин подошел, быстро просмотрел документы и сказал:

– Они! Мерзавец! А я ведь ему чуть не поверил!

Юбер почувствовал, что у него под ногами разверзается пропасть. Он уже считал Скирвина почти союзником. Удар был тяжелым. Его арестуют и обвинят в шпионаже по доносу предателя с физиономией фавна. Ярость вернула ему агрессивность.

– Я знал, что вы предатель Скирвин, – прошипел он, – но не подозревал, что вы способны подсунуть мне под матрац досье, чтобы скомпрометировать меня. Он замолчал и плюнул ему в лицо:

– Сука!

Скирвин влепил ему пощечину. Он ответил великолепным апперкотом, отшвырнувшим его противника к стене. Удар рукояткой пистолета по голове, отвешенный Бущиком, положил конец схватке. Юбер ясно увидел, как пол несется ему в лицо, хотя сам он, как ему казалось, стоял неподвижно.

Небо было светло-голубым, без единого облачка. Метеосводка обещала хорошую погоду во всем регионе между Охотским и Японским морями. Слабый ветер норд-норд-ост.

Федор Глазовский взглянул на свой хронометр: восемь часов пятнадцать минут. Согласно полученному приказу он должен взлетать через пять минут. Он поправлял свой стеганый комбинезон, когда в вестибюль вошел Скирвин. Он тоже был в летной одежде. Его лицо казалось одновременно озабоченным, усталым и возбужденным. Странное сочетание.

Они поздоровались.

– Летите сегодня? – спросил Глазовский.