Анатолий Удинцев - Розыск

День выдался теплый, солнечный, но к ночи небо затянуло тучами, остро дохнуло холодом.

В деревне взревел на повышенных оборотах дизель и смолк. Разом погасли огни в домах.

– Кабы дождя не надуло! Поморозим сопли-то! – мрачно предположил Ржавый, оглядывая небо. Он потянулся было за котомкой с сухарями, но Рыбаков остановил его:

– Хорош жрать, кишка твоя ненасытная! Может, дня через два эти сухари жизни стоить будут! Неизвестно еще – возьмем мы этот магазин или нет!

– Чего ето неизвестно? – обиженно засопел Ржавый. – В первый раз, что ли? Сказал – ломану, значит, ломану! Электричества-то в деревне нет ночью, стало быть, и сигнализации нет… А перед делом мне завсегда похавать требуется, а то икота нападает, будь она неладна! – посетовал он и, осмелев, потянулся к котомке. Потянулся, а сам с Рыбакова глаз не спускает…

– Да ладно уж, жри! – махнул рукой тот, достал из кармана выкидной нож, нажал на кнопку. С хряском описало полукруг узкое длинное лезвие, сработанное из обломка циркулярной пилы. Потом он достал из котомки последний кусок вяленой зайчатины и распластнул его на две части.

Мясо было сладко-соленым на вкус и отдавало затхлостью, но Рыбаков старался не думать об этом. В пище заключалась жизнь, а жизнь ему еще ой как нужна!..

Нет, не то жалкое существование, которое он влачит сейчас, а сытая полнокровная жизнь, которая совсем близко, до которой всего один рывок!

И он, Рыбаков, пробьется к этой жизни. Обязательно пробьется!

Теперь он будет умнее. За плечами ха-рр-роший опыт. Пусть горький, но опыт. Он уже никогда не повторит тех ошибок, за которые приходится расплачиваться собственным горбом и долгими годами за тюремной решеткой!

На первое время документы и деньжата у него есть, припрятаны в надежном месте. Ни с какими аптеками, ни с какими наркотиками он больше связываться не будет – опасно это становится. В конце концов, все равно свои же и заложат…

Лучше уж пойти ва-банк, подыскать у себя в Каспийске или где-нибудь на Кавказе тройку отчаянных мужиков, да и обтяпать отделение Госбанка в заштатном, не знающем бед среднеазиатском городишке. Рискануть так рискануть, чтоб в ушах звенело! Потом пластическая операция и жизнь в Риге, Таллине или Вильнюсе. Ему всегда там нравилось – настоящая человеческая жизнь. Снять угол у какой-нибудь бабули… Нет, лучше купить себе небольшой коттеджик, найти работу в автосервисе – в движках-то он, слава богу, волокет получше той шушеры, которая оккупировала большинство «вазовских» станций… «Жигуленок» себе взять… В общем, жить как мечтал! По утрам, как все, в троллейбусе: «Будьте добры, передайте пятачок за билетик», но вечером…

Да-а, человек с фантазией и при деньгах всегда найдет чем заняться. Когда есть деньги, в этой жизни доступно все: и вкусная жратва, и модные тряпки, и самые красивые бабы. Любовь ведь тоже покупается, что бы по этому поводу ни говорили слюнявые моралисты!.. Кто-кто, а уж он-то, Рыбаков, знает, как буквально на глазах добреют самые недоступные красавицы, когда им подбрасываешь фирменные тряпки или цацки с камушками. И будь ты хоть уродом, алкоголиком, самым грязным дикарем с острова Пасхи! Есть деньжата – никуда не денутся, будут бегать за тобой, как дрессированные собачонки! Он же помнит, как это все бывало, когда он возвращался из загранки! Каким нужным и желанным был он, Рыбаков, для всех этих маленьких хищниц! Какие ласковые слова они находили для него! Ну ничего, ничего! Дайте только срок – все это снова у него будет! Надо только не раскиснуть, собраться перед последним прыжком, вырваться, наконец, из этой проклятой тайги… Потом ему будет глубоко наплевать, что подумают о нем эти умники из «эмвэдэ». Он сам, только сам знает, чего стоит в этой жизни! Но как он ни храбрился, как ни убеждал себя в том, что силен и бесстрашен, страх перед тем, что ждет его впереди, перед неизвестностью сжимал сердце, скреб по желудку холодными цепкими коготками…

Сейчас его, Рыбакова, жизнь зависела от целой цепи случайностей. Все в сущности зависит от мелочей! не залает ли собака, когда Ржавый будет ломать запоры на магазине; не выскочит ли из ближней избы какой-нибудь мужик и не влепит ли с перепугу отлитыми на медведя жаканами…

Николай невольно представил, как обожжет боль его сильное тело, тело, которое он так холил, и от одной только мысли об этом его едва не стошнило.

Он в бешенстве отшвырнул недоеденный кусок, бросил котомку под голову и растянулся на подстилке из елового лапника.

«Успокойся, Коля, ну успокойся же!» – приказывал он себе, но никак не мог унять противную внутреннюю дрожь. Страх не отступал. Страх был сильнее его.

– Ну че ты психуешь, Коля? – флегматично чавкая, спросил его Ржавый. – Будь спок, ломанем мы енто сельпо… Вон, на пожарном щите-то и струменты мне приготовлены, – усмехнулся он. – Повременим часок-другой, пока все заснут, а потом во-он в ту избу подадимся. Она брошенная, я приметил. Вот оттуда и посекем за магазином, там нам хоть потеплее будет. Все не на ветру…

«Ишь ты, хрен рыжий, все примечает!» – подумал про себя Николай. Ему не хотелось, чтобы Селезнев почуял его слабину. Что его, Рыбакова, гложет самый обыкновенный страх.

И он грубо оборвал Ржавого:

– А ну, хорош базар разводить! Нездоровится мне что-то… Покемарю пока часок. Разбудишь, как время подойдет.

Он развязал ушанку, натянул ее поглубже на голову, повернулся на бок, подсунув для тепла ладони под мышки.

«Все будет хорошо… Магазин мы, конечно, возьмем, – убеждал себя он. – Там продукты, одежда, возможно, деньги… Могут быть и ружья, охотничьи припасы. Ржавый уверял, что это так – магазин-то для мансийского охотничьего кооператива. Оружие! Это было бы здорово! Тогда меня голыми руками не возьмешь!

Если с магазином все пройдет гладко – под берегом реки, словно по заказу, три моторки. Добычу в лодку, две лодки берем на буксир и потихоньку на веслах – вниз по течению. Моторы с пустых лодок утопим, бензин соберем до кучи и на ход! На «Вихре», пускай даже с перегрузом, скорость двадцать пять – тридцать кэмэ в час все равно разовьем. Значит, за ночь сотню верст отмотаем. А дальше…

А дальше уж как бог на душу положит!..» План был хорош, обдуман – не зря же они полдня проторчали, наблюдая за деревней!

«А сейчас спать, спать!» – приказал себе Рыбаков.

Конюшня отделения совхоза стояла на угоре, за которым пестрел молодой березовый подлесок.

Возле конюшни пахло прошлогодним сеном, конским потом. Было слышно, как в денниках пофыркивают лошади, доносится приглушенная возня.

– Счас распоряжусь, чтоб седлали! – предупредил бригадир Волкова и, скрипнув дверью, исчез в полутьме конюшни.