Сергей Устинов - Стеклянный дом, или Ключи от смерти

Однако на ее пороге я резко притормозил. Близился вечер, и в проложенном по воздуху прозрачном переходе зажгли свет. Надо полагать, как только я в него вступлю, то сразу окажусь виден со всех сторон, как муха, залетевшая в настольную лампу. Делать нечего: сев сперва на корточки, а потом и вовсе опустившись на колени, я осторожно подполз к выходу. В этот момент очень хотелось надеяться, что большинство научных сотрудников уже отработало свой трудовой день и мне не грозит быть внезапно застигнутым в столь дурацкой позиции. Белобрысую макушку внизу слева от себя я увидел сразу, едва выглянул наружу. Ее хозяин прижимался к кирпичной стенке соседнего корпуса, неотрывно глядя в противоположную от меня сторону, вероятно, на дверь, за которой я скрылся всего несколько минут назад. Возникло сильное искушение самому теперь маленько понаблюдать за ним, но тут кто-то показался на другом конце перехода, и я, благо находился в низком старте, сделал такой рывок, что чуть не сшиб изумленную тетку с ведрами и шваброй. Последнее, что я краем глаза успел заметить, — белобрысый поднес ко рту черную коробочку рации.

Мысль о том, что этот паренек здесь не один, лишь придала мне прыти, и всю оставшуюся до машины дистанцию я прошел, не снижая темпа. Почти всю. Потому что на самом финише под лестницей главного входа мне попалась на глаза еще одна знакомая фигура, и я решил, что лучшего случая получить ответы на кое-какие вопросы мне не выпадет. Напомаженный доктор, уже не в белом халате, а в элегантном твидовом костюме, как раз элегантно открывал дверцу элегантного «форда-эскорт» серебристо-металлического цвета, когда я, подобравшись сзади, легонько взял его под локоток. Вздрогнув от неожиданности, он обернул ко мне свое красивое холеное лицо, недоуменное выражение на котором так стремительно сменилось возмущенным, что пришлось этот локоток прижать посильнее, а когда эскулап попытался вырваться, даже немного, грешным делом, вывернуть ему руку — несильно, только чтоб почувствовал, кто здесь главнее.

— Что вам надо? — прошипел он, кривя губы.

— С вашего позволения, короткое интервью, — улыбнулся я и сделал губы трубочкой. — Вы зачем послали за мной этого милого юношу, такого светленького, с симпатичными ушками?

— Какого еще юношу? — возвысил он голос, явно рассчитывая привлечь внимание прохожих. — Я никого не...

Но тут голос его сорвался, наверное, потому, что я еще чуть-чуть надавил ему на руку. Вероятно, это же усилие прочистило ему память, ибо он произнес, но уже тоном ниже:

— Я никого не посылал. Меня попросили информировать обо всех, кто будет интересоваться Арефьевым. Я проинформировал.

— Кто попросил?

Он глядел на меня злобно, но молчал. Потом процедил:

— Почему я должен отвечать на ваши вопросы? Я вас не знаю!

— И слава Богу, — кивнул я. — Важно, что я вас знаю. Где вы работаете, на какой машине ездите. Понятно? Так что давайте не будем ссориться.

— Отпустите руку! — потребовал он, и я тут же с удовольствием это требование выполнил: на нас уже начали коситься проходящие мимо люди.

— Так кто попросил? — повторил я.

— Откуда мне знать? — раздраженно буркнул он, потирая запястье. — Сказали, что из охранного агентства. Что им поручено охранять этого самого Арефьева.

— При первой встрече мне показалось, что вы не слишком-то доверчивы к незнакомцам, — заметил я. — Они случайно не упоминали названия своего агентства? Не показывали удостоверений? Ну, хотя бы визитных карточек?

— Нет, — проворчал он. — Только назвали фамилии родственников, всех перечислили, объяснили, что по их поручению...

Фраза получилась интонационно незаконченной, и я подхватил:

— Дали вам немножко денег, да?

Он молчал. И я рискнул продолжить:

— Не с вашей ли подачи справочная получила указание не сообщать, где находится больной Арефьев?

— Это официальная форма! — запротестовал он. — Любой наш пациент, если хочет, может обратиться к администрации с просьбой...

— И что же, — перебил я его с любопытством, — Глеб Саввич лично обратился? Интересно, до того, как впал в кому, или уже после? Собственно, это не так сложно проверить...

Он снова угрюмо промолчал.

— Ясно, — подытожил я. — Продолжим интервью. Они появились до того, как Арефьев попал в реанимацию или после?

— В тот же день.

— Когда это было?

— Позавчера утром.

— Что еще их интересовало?

— Просили сразу сообщить, если больной придет в сознание.

— Не приходил?

Он пожал плечами:

— У него тяжелое коматозное состояние... Вы понимаете, что такое кома? Его держат на аппаратах.

— Сколько ему осталось?

На этот раз он снова решил взбрыкнуть:

— Это врачебная тайна! Я не имею права!

Заглянув доктору в красивое лицо, я положил ладонь на гладкую теплую крышу «форда» и задушевно произнес:

— Тогда не смею настаивать. Клятва Гиппократа и все такое, да? Но если узнаю, что им вы сказали, а мне нет...

— Счет идет на дни, — пробурчал он, опуская глаза. — Неделя — это максимум.

— А есть все-таки шанс, что сознание вернется?

— Никакого, — покачал он головой. — Это агония.

Мы расстались практически друзьями, поклявшись друг другу, что все сказанное останется между нами. Он — никому, и я — никому. Причем лично я клялся с абсолютно легким сердцем, ибо мне пока что откровенничать было просто не с кем.

Обратная дорога к дому из-за вечерних пробок и заторов оказалась долгой, и у меня было время подумать. Посчитать, так сказать, потери и убытки. Я ехал в больницу в надежде поговорить с Глебом Саввичем и получить, что называется, информацию из первых рук. А если совсем уж честно, то не только получить информацию, но и поделиться своей. Я хотел рассказать Арефьеву о своих соображениях, касающихся смерти его племянницы и ее мужа. И посмотреть на его реакцию. Это, конечно, выглядело бы не слишком гуманно по отношению к тяжко больному человеку, но, по моему разумению, было менее жестоко, чем убийство двух ни в чем не повинных людей. Мне хотелось, по сути, кинуть камушек в это болотце, растормошить его, поднять со дна скопившуюся муть. И посмотреть, что получится. Мне хотелось...

Мне много чего еще хотелось. Но преуспел я только в одном: узнал, что все свои замки строил на песке. Я исходил из того, что если наследодатель мертв, то убивать наследника бессмысленно, потому что фактически он уже получил наследство и у него ничего не отнимешь. А если, как верно подметил скотина, но отнюдь не дурак Харин, наследодатель жив, он, в случае чего, может переписать завещание. Реальность же оказалась куда хитрее меня. Наследодатель Арефьев находится в коме: юридически еще жив, но ничего уже не может изменить, ибо практически мертв.